Ежи Ставинский - Венгры

Он кивком показал на толстого майора. Тот, исполненный достоинства, прошествовал мимо. Гуркевич хихикнул.

Подхорунжий спросил:

— А ты, приятель, не слишком ли молод, чтобы драпать?

Гуркевич приосанился.

— Я ухожу, потому что все это не по мне.

— Что? — удивился подхорунжий. — Ты, брат, я вижу, гордый очень, да? А кто ты вообще такой? Немцев бить не хочешь?

Один из бойцов предложил:

— Давайте отведем его в форт. Пусть ящики с боеприпасами таскает.

— Или сортиры пусть роет! — добавил другой.

Гуркевич отпрыгнул в сторону.

— Поцелуйте меня…

Подхорунжий шевельнул рукой, словно бы хотел снять с плеча «шмайссер». Гуркевич бросился в толпу. Подхорунжий презрительно ухмыльнулся.

Впереди блестела лысина майора. Рядом с Гуркевичем две женщины толкали детскую коляску, до небес нагруженную всяким барахлом. Наверху, непонятно как удерживаясь, сидел на стиральной доске черный карликовый пинчер. В выпученных глазенках сверкала глуповатая хитрость. Последние польские позиции остались позади. Из подвального окошка торчал пулеметный ствол. Поперек проезжей части лежал на боку серый «вандерер». Внутри, на дверце, застыл скрюченный конвульсиями толстый немецкий фельдфебель. По отекшему белому лицу ползали сонные мухи.

— Эй, да вы, я вижу, без поклажи! — крикнула одна из женщин Гуркевичу. — А ну-ка помогите мне.

За поворотом показались зеленые мундиры. Майор кивнул Гуркевичу, улыбнулся и двинулся вперед, неестественно согнувшись под невесомым узелком. Гуркевич подошел к коляске и что есть сил со злостью ее толкнул. Песик визжа скатился вниз, брякнулась на камни стиральная доска.

— Да вы что, совсем спятили? — заверещала женщина.

По обеим сторонам зазеленело оцепление — жандармы с оружием наизготовку. Майор согнулся в три погибели, словно в приступе аппендицита. Людей выстраивали в длинные колонны. Гуркевич, даром что была жара, ощутил неприятный озноб; он поспешил ввинтиться между тетками с коляской и стайкой бормочущих молитвы монашек. Жандармы покрикивали, подгоняя людей прикладами. Колонна, охая, пошла вперед. Гуркевич вцепился в ручку коляски, украдкой поглядывая на немцев. Внезапно он вздрогнул, почувствовав на себе пристальный взгляд из-под тяжелой каски.

— Komm, komm, — сказал жандарм, указывая на Гуркевича пальцем.

Гуркевич оцепенел. Оставив коляску, словно загипнотизированный, двинулся к немцу, не глядя ни под ноги, ни по сторонам. Он видел лишь красную от жары, грозную физиономию и наведенный на толпу автомат. Ссутулившись, остановился. Жандарм показал стволом куда-то вбок и вниз, и лишь теперь Гуркевич заметил мелкую бабенку лет шестидесяти, бессильно сидящую рядом со здоровенным мешком.

— Tragen! — рявкнул жандарм. — Helfen! [18] Нести!.. Помогать! (нем.).

И толкнул Гуркевича стволом автомата в грудь. Бабенка живо вскочила. Блеснуло вытертое плюшевое пальтецо. Гуркевич приблизился и попытался приподнять мешок; жандарм помог взвалить его на спину. Гуркевич, шатаясь, возвратился в колонну. Бабенка резво семенила следом и улыбалась беззубым ртом.

— Спасибо, вам, спасибо… Господь вам воздаст.

Гуркевич ответил ей яростным взглядом. Жандарм шел за ними меж путей узкоколейки. Сбоку мелькнула лысина майора; он посмотрел на Гуркевича с совершеннейшим равнодушием. Груз в мешке продавливал позвоночник. Из мешковины выступали острые края.

— Что у вас там такое? — спросил Гуркевич жалобно. — Свинец?

— Засунула что могла, — пропищала бабенка в ответ. — Бедный человек, он все на спине унесет…

— На чужой, — пробурчал Гуркевич.

Сердце разрывалось. Он поднял глаза: жандарм по-прежнему смотрел в его сторону. Гуркевич покачнулся.

— Ради бога! — взмолился он. — Выбросьте что-нибудь из этого мешка. Смерти моей хотите?

Пройдя еще несколько шагов, Гуркевич споткнулся о камень. Выронил мешок. Загрохотали железяки. Гуркевич быстро откинул край холщовой дерюги. Показалась печная решетка, утюг с запасными сердечниками, безнадежно закопченные кастрюли.

— Боже! — простонал Гуркевич. — Выкиньте вы этот хлам!

— Хорошо вам говорить, — пропищала плаксиво бабенка. — А кто мне что даст? Все разрушено, сожжено…

Жандарм между тем приближался, суровый, краснорожий. Гуркевич схватился за холщовые края.

— Послушайте… я заплачу… Целую печь поставлю… Дам электрический утюг… выбросьте это!

— А где я вас буду искать? — спросила бабенка со вздохом. — Поймите, что при мне, то мое… Вы молодой, сильный…