Отец пошел на городскую почту. Там стал объяснять каждому почтальону, что приехал к сыну, что вот у него письмо с обратным адресом, что сына скоро пошлют на фронт и он, отец, может его уже больше никогда не увидеть. Почтальоны терпеливо выслушивали, сочувственно кивали головами, но не больше.
Потеряв всякую надежду, отец написал мне письмо, где сообщал, что был в Саратове, искал меня, но, наверно, не судьба встретиться… Опустил письмо в почтовый ящик здесь же, на почте, и решил ждать до вечера. Чего ждать, и сам не знал… Он провел там еще несколько часов, не веря уже ни в какие чудеса. Почтальоны отправлялись на разноску писем и вновь возвращались, а отец все сидел.
— Меня знали уже все на почте, — рассказывал отец. — Некоторые, возвращаясь с разноски, говорили: «Что, отец? Все ждешь? Настойчивый!..»
Вот и еще раз вынули письма из почтового ящика и унесли на сортировку. Через некоторое время опять пошли почтальоны с сумками. Один из них, проходя мимо отца, тихо сказал:
— Следуй за мной, папаша!
— Меня от неожиданности даже в жар бросило, — вспоминал отец. — Хотелось сразу же побежать, но я должен был терпеть. Когда почтальон вышел на улицу, я поднялся и с трудом, сдерживая себя, не спеша пошел за ним. Идти пришлось недолго. Ты же, Митя, знаешь, ваша школа находилась в центре, недалеко от центральной почты. Почтальон вдруг нырнул в какую-то дверь в заборе, а я остался на улице и стал ждать. Минуты через две-три он уже вышел обратно и весело сказал: «Оставайся, папаша! Здесь твой сын!» А сам поспешил дальше. Ну а тут, на проходной, оказался в наряде твой товарищ, Толька Кобец…
…Отец, живя у меня, за три дня отдохнул, заметно посвежел. Были мы в гостях у Эмиля, сфотографировались втроем на память.
Но служба есть служба… Кончалось время краткосрочного отпуска отца. Да и его батальон должен был переезжать на новое место. Проводил я его в расположение части и там простился.
На этот раз мы с отцом верили, что расстаемся ненадолго…
Анатолий Чернышев
СКВОЗЬ ОГОНЬ И ВОДУ
Отступление… Нет ничего горше. Геннадий хорошо помнил слова: «Врага будем громить на его территории…» И вот фашистский кованый сапог уже топчет родную Кубанщину. Горько, ох как горько! Казаджиев оглядел свой стрелковый взвод: худенькие угловатые фигурки в мешковатых, не по росту, шинелишках, тонкие гусиные шеи, стриженые мальчишечьи затылки — подростки в военной форме, да и только… Лейтенанту от силы лет двадцать, остальные — недавно из-за школьных парт.
Наши войска уходили за Кубань. Переправа кипела от взрывов. Пылал Краснодар. Надо было осадить наседавшего врага. И взвод вчерашних десятиклассников принял бой на окраине станицы. С трехлинейками против танков и вооруженных автоматами гитлеровских выкормышей, искушенных в науке убивать. Простейший арифметический подсчет соотношения сил говорил: нет у обороняющихся шансов на успех, шансов выжить — тоже.
Но они сражались. Их редкие винтовочные выстрелы вылущивали вражескую пехоту, как семечки из подсолнуха. А когда танки, сминая турлучные хаты, вползли в станицу, в ход пошли бутылки с зажигательной смесью. Геннадий отходил вдоль изгороди, пятясь и не переставая стрелять. Он вогнал очередную обойму, и в это время его что-то больно ударило в грудь. Перед глазами все поплыло, непослушная, свинцовая винтовка вывалилась из рук.
Пуля пробила грудь насквозь, продырявив новенькую гимнастерку дважды: спереди и сзади. Неужели смерть? К горлу комком подкатила тошнота. Дальше все происходило точно в дыму. Прижав к ране индивидуальный пакет, Геннадий в полубессознании брел и брел, покуда не заметил оседланного коня, мирно щиплющего траву. Хотел взобраться на него и не смог. Тогда Казаджиев в бессилии опустился на землю, слезы сами побежали по щекам… Откуда-то из тумана выплыла немолодая уже женщина, взяла раненого под руки и довела до понтонной переправы. Кругом стоны, предсмертные хрипы, вой.
Едва он сошел с переправы на берег, рядом грохнул снаряд. Геннадий потерял сознание. Очнулся в копне прелого сена. Слабо подивился: жив… Кое-как доплелся до медпункта. Оттуда на трясучей крестьянской телеге, которая из бытия ввергала его в небытие и возвращала обратно, Казаджиев ни жив ни мертв добрался до госпиталя.
Замелькали белые больничные дни, похожие на бесконечно разматывающиеся бинты. Выздоровел. И поехал догонять войну, хлебать свою порцию лиха.
Читать дальше