Борис Яроцкий - На всех фронтах

— Собирайся, мать, уезжаем! Только поживее, у нас времени всего один час, можем опоздать.

— Куды уезжаем?! Ты шо, не в своем уме?! Хозяйство, хата, корова — на кого все це я покину? Никуда не пойду! — запротестовала мама. — Митя на окопах, да и я с маленьким ребенком… Куды я… по чужим людям таскаться? Уезжай один, я тут останусь, — настаивала она на своем.

Никакие объяснения, уговоры, убеждения, что оставаться нельзя, так как немец совсем близко, до матери не доходили. Она не допускала мысли, что уедет неизвестно куда, а ее младший сын, Митя, останется «под нимцэм» один. А что будет с хатой, коровой?.. Все это с таким трудом наживалось!.. И все вдруг, в один миг бросить?.. Ни за что!! Мать умоляла отца оставить ее, сильно убивалась навалившимся на нее несчастьем. Но он молча, хотя ему тоже было нелегко, собирал в дорогу вещи. Он и мысли не допускал, чтобы оставить маму с пятилетней девочкой. Потом, много лет спустя, он расскажет:

— Я вижу, что уговаривать мать дальше бесполезно — она так сильно плакала и причитала, шо ничего не понимала, — поэтому решил увезти их силой. Побросал на тачку кое-как собранные пожитки, посадил сверху Лиду и повез на станцию. Долго не оглядывался, а сам все думал: «Идет наша мать или не идет?» Все-таки не вытерпел, оглянулся — смотрю, плачет, но бежит за нами. От сердца немного отлегло. А до отхода эшелона оставалось всего несколько минут. Только успел с помощью хлопцев из нашего кондукторского резерва побросать вещи в теплушку и посадить мать с Лидой, как поезд тронулся…

Случилось так, что я пришел с окопов повидаться с родителями только на второй день после их отъезда. Застал пустую хату. На дверях висел, как всегда, незапертый замок. У нас до войны хаты не принято было запирать. Замки если и висели, то, как говорят, для честных людей.

Подошел ближе к двери, слышу: жалобно кричит в хате кот. Он, видимо, случайно оказался там, когда мать закрывала хату, и больше суток просидел взаперти голодный. Когда открыл дверь, кот как ошалелый выскочил на улицу. Затем вернулся ко мне, стал ласково тереться о мои ноги.

…Очень ясно, до мельчайших подробностей вспомнился мне теплый, солнечный, с утра радостный, воскресный день двадцать второго июня. Мы, ремесленники, получили увольнение до понедельника. В двенадцатом часу, пока еще не наступила жара, прохаживались в шахтерском парке культуры и отдыха рудника Вечерний Кут. Одеты были в новенькую парадную форму, с иголочки: гимнастерка подпоясана новеньким блестящим ремнем с большой бляхой, на которой виднелись крупные буквы РУ; брюки навыпуск отутюжены так, что можно, как мы шутили, руки порезать о складки; черные хромовые ботинки надраены — смотрись в них, как в зеркало; форменная фуражка, наша гордость, натянута пружиной, как барабан.

А когда мимо нас проходили девчонки, мы «несли себя», не чуя под собой ног, почти не дышали и краснели, как вареные раки. Из репродукторов парка лилась бодрящая музыка: марши и военные песни сменяли друг друга. Народ, беззаботно-спокойный, проводил свой выходной день. И вдруг умолкли все репродукторы… А через некоторое время, заглушая шорохи и трески далеких грозовых разрядов, послышался голос московского диктора:

— Товарищи! В двенадцать часов дня будет передано по радио важное правительственное заявление!.. — Диктор еще и еще раз повторял эти же слова.

Со всех концов парка к репродукторам стала стекаться гулявшая публика. Поспешили и мы. В образовавшейся довольно большой толпе люди строили разные прогнозы, терялись в догадках. Но когда начал говорить Молотов и произнес слова: «…Немецко-фашистская Германия, нарушив пакт… вероломно напала…» — всем стало ясно — война!! В толпе воцарилась тишина. Это было настолько ошеломляюще-неожиданным, что люди оцепенели. Нет!.. Советские люди, конечно, знали, что обстановка в мире очень сложная, даже тревожная. Фашистская Германия покорила почти всю Европу. О войне говорили, к ней готовились. Были уверены: сейчас враг не осмелится… Завтра, а то и… послезавтра фашист полезет, однако мы успеем подготовить ему достойную встречу… Но чтобы сегодня, в это солнечное воскресенье!.. Это был гром среди ясного неба.

Враз кончился для нас чудесный день, померкло солнце, хотя небо было все такое же безоблачное. Забыв о своей парадности, о том, что собирались ехать на побывку домой, мы заторопились в училище. На душе было еще до конца не осознанное щемяще-тревожное чувство, новое для нас, пацанов, чувство чего-то чрезвычайного и страшного.