Борис Яроцкий - На всех фронтах

…Семнадцатого января мы услышали по радио приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении войсками 1-го Белорусского фронта совместно с главными силами 1-й армии Войска Польского столицы Польши — Варшавы. С особым подъемом и радостью восприняли это известие в нашем штабе. И вот прошло немногим более месяца после этого события, а мы уже перебазировались в польскую столицу.

Въезжали в Варшаву через ее пригород — Прагу. Это старинный район столицы. Он показался мне однообразно серым, не выделялся никакими достопримечательностями. Большинство домов здесь уцелело.

Первое, что нас поразило, — широченная река Висла. Она еще была покрыта льдом. Из Праги в Варшаву наши саперы успели построить деревянный мост и навести понтонную переправу. По этим артериям, связывающим восточный и западный берега, сплошным потоком двигались войска и техника.

Подъехали к мосту. Далеко впереди нас шла колонна тяжело нагруженных, натужно и монотонно гудящих моторами грузовиков с плотно закрытыми брезентовыми тентами на кузовах. Вслед за грузовиками ехали шагом, с трудом сдерживая сытых коней, кавалеристы Войска Польского, за ними — разнобой повозок и автомашин. Разнобой замыкала колонна машин нашего партизанского штаба.

Сбоку сплошного потока транспорта, параллельно ему, в том же направлении полз другой поток — людской. Выделялись военные: советские солдаты и польские жолнежи. Но преобладала все же темно-серая, цивильная масса. Это возвращались в свой родной город варшавяне. Одни шли с чемоданами, другие — с узлами, а некоторые толкали впереди себя тележки, нагруженные каким-то домашним скарбом. Люди были уставшие, озябшие — на мосту дул сильный, сырой и пронизывающий холодный ветер, — но неунывающие. В их глазах светилась радость. Кто-то из толпы замахал нам рукой и закричал:

— День добры, панове! Нех жие Варшава! — И все вокруг него дружно замахали руками, заулыбались. Многие вразнобой повторяли: — Нех жие, нех жие!.. — Радость их была понятна. После более чем пятилетней оккупации гитлеровцами пришло освобождение Польши, их многострадальной Варшавы.

Когда же мы наконец перебрались через Вислу и поехали по улицам города, нас как будто подменили. Мы перестали шутить, смеяться. Во все глаза смотрели по сторонам, были ошеломлены, подавлены увиденным…

Варшавы, красавицы Варшавы, о которой так много нам рассказывали с восхищением и любовью польские партизаны, фактически не было — одни руины. По обеим сторонам улиц, кое-как расчищенных для проезда, лежали груды кирпича или стояли остовы зданий без крыш и внутренних перекрытий. От некоторых домов осталась одна-единственная стена с окнами-дырами. Она чудом устояла, и, казалось, подуй на нее — рухнет. Правда, во многих местах уцелели подвалы, а в некоторых домах сохранился нижний этаж, в редких случаях повезло двум этажам. Из многих окон уцелевших подвалов и первых этажей таких домов-калек торчали железные трубы печек-«буржуек». Варшавяне обживали все уцелевшее: отдельные комнаты, подвалы, кирпичные клетки — лишь бы была крыша над головой и удерживалось тепло. Глядя на железные трубы, торчащие повсюду из окон или просто из развалин, я вспомнил тех поляков на мосту, с которыми перебрасывались веселыми репликами. Мне стало по-человечески жаль их. Я подумал: «Ведь они радуются возвращению, не представляя пока, что их здесь ожидает. Многие из них не застанут в живых своих родных и близких. Кругом, куда ни посмотри, город-кладбище. А где они будут жить? Трудно будет им всем найти уголок».

…Во время рейдов нашего партизанского отряда по немецким тылам мне приходилось много видеть разрушенных и сожженных деревень и поселков. Проезжаешь, бывало, по улице такой деревни и видишь — вместо хат стоят одни печи с дымоходами. А вокруг этих немых свидетелей фашистского варварства лежат кучи глины и мусора, поросшие бурьяном. Нигде ни одной живой души. Стоит мертвая тишина — не в переносном, а в прямом смысле. Зрелище жуткое… Глядишь и думаешь: «Но ведь недавно в каждой хате жила семья, жили люди со своими радостями и горестями. Где они теперь? Лежат в земле или им повезло — успели уйти, укрыться в лесах, среди болот?..»

Вспомнив про это, я обратился к Василию Ключевскому, сидевшему рядом со мной, своему давнему другу, тоже радисту, с которым вместе прошел весь партизанский путь:

— Слушай, Вась! В каждом доме здесь жили сотни людей! А во всем городе, наверно, было не меньше миллиона! Где же они теперь? Неужели большинство из них лежит под этими кучами кирпича?