Илья Маркин - Люди грозных лет

— Итак, Тарас Петрович, — окончив телефонный разговор, сказал Ванин, — на нашем участке фронта положение улучшилось, а вот там, в излучине Дона, на Сталинградском направлении и под Ростовом туго, так туго, что и представить трудно. Есть отрывочные сведения, что немцы еще две армии подводят — восьмую итальянскую и третью румынскую. Надо полагать, что итальянцы и румыны займут оборону на Дону, а все немецкие дивизии будут переброшены на Сталинградское и Кавказское направления.

Велигуров хотел было спросить, какая же конечная цель наступления немцев, но, не желая выдавать своего смятения, сдержался. Однако Ванина самого мучили сомнения, и он заговорил об этом.

— То, что немцы бьют на Сталинград и на Кавказ — это совершенно ясно, — ероша волосы, задумчиво говорил он, — а вот какова же конечная цель? Вновь захватить инициативу в свои руки, измотать наши силы, обескровить нас и показать всему миру, что немецко-фашистская армия непобедима, — это, конечно, важно во всех отношениях. И все же из-за этого начинать грандиозное наступление безрассудно. В настоящих условиях с точки зрения стратегической — абсурд! Едва ли только этим может довольствоваться Гитлер. Видимо, главная цель этого наступления все-таки экономическая: полностью овладеть промышленным Донбассом, захватить донской и кубанский хлеб, дорваться до майкопской и бакинской нефти и, обеспечив, таким образом, свою экономику, думать, что делать дальше. От этого они очень много выиграют, а мы попадаем в тяжелое положение. Правда, с точки зрения стратегической этот план уязвим. Прорываясь к Волге и на Кавказ, немцы неимоверно растягивают свой фронт, а их главная ударная группировка попадает под наши фланговые удары с севера. Вот поэтому, видимо, они и подтягивают итальянскую и румынскую армии к Воронежу. Для прикрытия своего северного фланга.

Все время, пока в раздумье, словно рассуждая сам с собой, говорил Ванин, Велигуров сидел, не шевелясь, и ловил каждое его слово. Впервые в жизни почувствовал он великую силу аналитического ума и позавидовал умению так логично и так последовательно рассуждать о сложных, запутанных явлениях. Так же впервые в жизни у него зародилось сомнение, что сам он очень многого не знает и очень многого не понимает. Вместе с этим в его сознании все возмущалось и восставало против этого сомнения. Подавленный, сидел он, слушая Ванина, и сам не замечал, как менялся весь прежний строй его мыслей. Теперь и он верил, что не Воронеж был главным в немецком наступлении, что Донбасс, Кубань и Кавказ были их главной целью наступления. То, что Ванин сказал как предположение, требующее новых раздумий и уточнений, для Велигурова было уже абсолютной истиной, такой же очевидной и несомненной, как несомненно то, что сидел он в кабинете начальника штаба фронта и разговаривал с Ваниным. Он уже хотел было идти к себе и писать доклад в Генеральный штаб, но Ванин остановил его.

— Тарас Петрович, — сказал он, доставая из сейфа объемистую папку, — мне звонил Васильев и просил передать вам одно поручение. Там, в Наркомате обороны разработали проект нового Боевого устава пехоты и прислали нам для обсуждения. Все свои десять экземпляров я отправил в армии. От них уже начинают поступать замечания. Васильев просил вас поручить Бочарову обобщить все мнения о проекте устава и подготовить общие замечания и предложения. И я, Тарас Петрович, также прошу вас освободить Бочарова на неделю от всех дел и поручить ему эту работу. У меня нет ни одного свободного человека.

— Да, да! Это мы сделаем, — только и мог сказать Велигуров. Он опять испытывал то гнетущее чувство оскорбления и обиды, которое с трудом преодолел во время спора с Бочаровым, и, взяв у Ванина папку с проектом устава, поспешно распрощался, усилием воли сохраняя самообладание. Сам Васильев такую важную и ответственную работу через его голову поручал этому выскочке, гордецу, который так вызывающе и нагло ведет себя с ним, с заслуженным боевым генералом Велигуровым. Конечно, все эти просьбы, чтобы он сам поручил работу Бочарову, были только любезностью и Васильева и Ванина. Теперь и разговор с Ваниным представлялся Велигурову совсем в ином свете. В самом деле, он же все время говорил сам, говорил поучающе, наставительно, не давая ничего высказать ему, Велигурову.

Раздраженный и подавленный вернулся Велигуров к себе. Расстегнув китель, он в изнеможении прилег на постель и долго не мог отдышаться. В груди все время что-то давило, хрипело, и удушливый кашель потрясал все тело.