Иван Сотников - Днепр могучий

Сидя в открытой машине, Пауль беспрестанно оглядывался назад. Его страшила огневая волна, все сметающая на своем пути, но вместе с тем ему почему-то хотелось остановиться, пойти ей навстречу. Кто знает, может, там сразу кончились бы все его мытарства, страдания, ужасы. Кто знает! Но машина Дрюкера уносила его в черную жуткую тьму, где опять кровь и смерть. И против воли Пауль с обреченной покорностью мчался в черноту ночи, которая его спутнику, что сидел за рулем, припав к нему всей грудью, казалась такой желанной и спасительной…

А Жарову она представлялась опасной и коварной, способной укрыть любые силы, с которыми нужно вести бой. И, вглядываясь из открытого люка головного танка в темноту ночи, он хотел одного — чтобы ничто не остановило их боевых машин. Весь полк Щербинина, посаженный на танки, стремительно продвигался вперед. Смяв немцев за дачным поселком, танки на ходу перестроились из боевого порядка в походный и неудержимо устремились дальше, охватывая Киев с запада, хотя сзади, на только что пройденном рубеже, еще долго гремел упорный бой.

Андрей радовался стремительному бегу машин, и на прохладном ноябрьском ветру дышалось ему легко. Мелкие стычки с противником почти не задерживали движения. С каждым километром небо становилось выше и светлее. Из-за Днепра торжественно поднималась заря. Разрастаясь, она прижимала к земле еще чернеющую ночь, гнала ее все дальше на запад. Потом взошло большое и ясное солнце, и над Украиной зазолотилось и заголубело высокое небо.

Андрей оглянулся. Прильнув к броне, бойцы возбужденно всматривались в даль дороги. На рытвине машину изрядно тряхнуло, и Зубец еще плотнее припал к броне танка.

— Держись, Зубец, не то Киева не увидишь, — слегка наклонился Жаров к солдату.

— Держусь, товарищ капитан, як нужно держусь.

— Вин як припаян, — пошутил Глеб, — насильно не оторвешь.

По танковой рации сообщили, что над Киевом уже реет красное знамя. Киев свободен! От машины к машине прокатилось радостное «ура». Что теперь в Киеве? Андрею вдруг вспомнились слова приказа командующего: «Ослепить, оглушить, смять!» Вот оно как получилось! И как же хорошо, что над этой освобожденной родной землей вставал такой чудесный день, день непобедимой торжествующей жизни.

Из окна штаба Хрущеву видно, как еще горит освобожденный Киев. За город геройски сражались русские и украинцы, узбеки и казахи, башкиры и татары, чехи и поляки. Сопротивлялись немцы отчаянно, и ожесточение борьбы было невероятным. Но враг опрокинут и уничтожен. Сметены все преграды, и страна переживает триумф великой победы. Но в сердце Хрущева смешались два чувства: ликования и горечи. По дороге сюда он видел, во что обошлась победа. Тысячи могил оставлены у стен Киева. Вся земля пропитана кровью его освободителей.

Член Военного совета только что возвратился из войск и еще не остыл от виденного и пережитого. Победа и радовала и возлагала на его плечи тысячи забот и обязанностей. Не ослабляя внимания фронту, надо восстановить деятельность органов Советской власти, партийных организаций, наладить жизнь в разрушенном врагом Киеве, организовать снабжение исстрадавшегося населения продуктами первой необходимости.

Главное сейчас — закрепить и развить успех, и эти вопросы нужно решать совместно с командующим.

Ватутина Хрущев застал за огромной картой фронта, и они оба склонились над нею. Наметанный глаз члена Военного совета сразу отметил, как часто менялась обстановка за ночь. Данные воздушной разведки, радиосообщения партизан и быстро сменяющие друг друга донесения из армий приносили все новые и новые сведения. Расцвеченными линиями и стрелами, значками и цифрами они легли на эту карту — верное зеркало гигантской битвы, гремевшей сейчас за Киевом. За бесчисленными обозначениями видно, как напряженно работала мысль командующего, рождая смелые замыслы и решения.

Войска Москаленко и чехословацкая бригада уже вышли за окраины Киева. Северо-западнее успешно продвигались дивизии Черняховского. Танкисты Рыбалко, обойдя Киев с запада, только что перерезали Житомирское шоссе. Куда теперь нацелить их?

— Я полагаю, на Фастов! — сказал командующий.

— Совершенно верно, — согласился Хрущев и провел рукой вдоль железной дороги, идущей через Фастов почти параллельно течению Днепра. — Ясно, дорога обеспечивает Манштейну маневр резервами вдоль фронта. Рассечь эту коммуникацию — значит обречь немцев на оперативное истощение, на потерю боеспособности.