Иван Сотников - Днепр могучий

— Нет, серьезно.

— Да ты что…

— Видишь, экипаж, — указал Семен на пленных, — а танк рядом.

Через пять минут Тараненко пригнал «живого «тигра». Однако воевать уже было не с кем.

С рассветом бойцы с радостью глядели на результаты ночного боя. Вся дорога и ее обочины усеяны изуродованными «тиграми» и «пантерами», автомашинами и бронетранспортерами. Одни из них, охромев, стояли без гусениц, другие лежали на боку, многие совсем обгорели, а некоторые все еще дымились. У многих разворочены борта и башни, заклинены орудия. Всюду груды покалеченного металла! Трупы и трупы без конца. Все они в шинелях ядовито-зеленого цвета.

— Смотри, этот даже лапы поднял, — не удержался Зубец, указывая Пашину на перевернутого «тигра», лежавшего вверх гусеницами.

С восходом солнца раздался сигнал сбора, и бойцы-десантники заспешили к своим танкам…

Еще до рассвета Шелл понял: от его дивизии ничего не осталось. Сейчас он пешком пробирался в Белую Церковь, и за ним тащилась небольшая группа солдат и офицеров. Кто мог предвидеть такую катастрофу?

Прошел дождь. Развезло дорогу, и идти стало тяжело. Задыхаясь, генерал болезненно придерживал правой рукой сердце, готовое выскочить из грудной клетки. Подошел к хутору. Хоть бы какую-нибудь лошадь. Но хутор пуст. Крыши сорваны, изгородь разрушена. Лишь во дворе на шестке под открытым небом сидели три тощие курицы. Жалкие, мокрые, с взъерошенными перьями, они пустились наутек. Фон Шелл отвернулся. В грязном, замызганном плаще, он и сам сейчас походил на эту жалкую, перепуганную глупую птицу.

В Белой Церкви размещался штаб немецкого корпуса. Шелл в смятении взял телефонную трубку и доложил командующему о случившемся.

Новый удар буквально потряс Манштейна. Он всегда гордился своим хладнокровием, а тут не выдержал — потерял равновесие. Он безобразно кричал на Шелла, топал ногами, стучал кулаком по столу, грозил расстрелом. Затем в изнеможении бросил трубку и, задыхаясь, опустился в кресло. Еще потеря, и какой дивизии! Хочешь не хочешь, а облекайся в траур. Прошло много времени, пока вернулось самообладание и впереди забрезжил огонек надежды: У него еще много сил. Из Берлина мчится дивизия СС «Адольф Гитлер». В пути свежие части из Франции и Бельгии, из Югославии и Норвегии, даже из Италии. Спасибо американцам и англичанам: не очень торопятся со вторым фронтом. А то было б плохо, совсем плохо!

Манштейн поглядел на карту. Положение, конечно, не из утешительных. Только б удержать Казатин и вот эту магистраль, что проходит через город. Без нее невозможно маневрировать и снабжать армии. Впрочем, кто знает, может, лучше не удерживать? Пусть русские очертя голову бросят свои войска вперед! Тогда обнажатся их фланги, станут уязвимее, тылы отстанут, а фронт будет разорван на вытянутые и беспомощно разрозненные колонны. Может, тогда легче разгромить их? Это надо продумать. Фюрер не в себе. Ему, Манштейну, передавали, что, получив известие о потере Киева, он чуть не убил свою любимицу овчарку, когда она уткнулась мордой ему в колени! Не в себе! Киева требует не отдавать! Будто он еще у нас. Сбить, сбросить русских в Днепр? Что ж, тут он прав. Сбросить — значит надолго обречь их на бездействие. Второй раз Днепр Ватутину не форсировать!

Увидев Пашина, Оля зазвала его к себе в землянку, чтоб поздравить с наградой, чего ей никак не удавалось сделать раньше: все бои и бои. Заставила раздеться, принесла чаю. В землянке никого больше не было, и девушка тараторила. А правда, не загордишься теперь? А правда, не станешь отворачиваться? А правда…

Маленькая и тоненькая, с милым задорным лицом и веселыми, по-мальчишески озорными глазами, она казалась Пашину сегодня особенно привлекательной.

Оля придвинула к нему кружку с чаем. А сама все говорила и говорила…

— Знаешь, я сейчас очень счастлива. Почему?.. Вот тебя наградили, и я очень счастлива. — И продолжала уже не то всерьез, не то в шутку: — Строгий, красивый, гордый! Мой идеал. Не веришь?

— Преувеличиваешь, Оленька.

— Нет, правда, и я в самом деле счастлива.

— Я по-своему понимаю счастье.

— Как? — почувствовав возражение, насторожилась Оля.

Пашин на минуту задумался.

— Ну, как же? — настаивала девушка.

— Знаешь, Оля, разное бывает счастье…

Оля не сводила с Пашина глаз и ждала от него каких-то очень больших и емких слов. А Пашин ответил просто:

— Я и сам еще не знаю точно: какое оно должно быть, счастье. Думаю только, что оно должно возвышать человека, делать его более сильным.