Владимир Лифшиц: На берегах Невы

А буксир постоял-постоял под огнем да и загорелся. Подожгли его немцы. Горит он горит, выгорает изнутри, становится легче, сам снимается с мели и вдруг начинает двигаться!.. И полным ходом, один, без команды, идет прямо на Шлиссельбург, в атаку на немцев!

Ты себе представить не можешь, что тут началось! Немцы окончательно убедились, что это высаживается десант.

Заговорила немецкая артиллерия, наша стала ей отвечать, буксир сам горит, но сквозь заградительный огонь идет на Шлиссельбург; вокруг него снаряды воду фонтанят, дым, пальба, настоящее морское сражение, а капитан глядит из крепости на эту баталию, глаза у него блестят, и он сквозь зубы подбадривает свой буксир, как живого человека: «Давай, давай, голубчик!.. Помирать, так с музыкой!..»

Наши артиллерийские наблюдатели, что сидели в крепости, припали к своим перископам и заносят на карты систему немецких огневых точек, расположенных вдоль берега, потому что все они ведут огонь по буксиру, все себя обнаружили!

А буксир подошел к немцам, повернулся носом по течению и тихонько пошел себе вдоль берега. И пройдя еще немного, опять сел на мель и тут уж окончательно затонул. Честь ему и слава!..

Костя как-то по-новому разглядывает суденышко. Потом он говорит:

— Дядя Сережа, а знаете, что самое интересное в вашем рассказе? Самое интересное, что этот буксир даже без команды сделал свое дело!

— Это, конечно, интересно, — соглашаюсь я с Костей. — И если бы я был писателем, а не просто военным, я, наверно, на этом и закончил бы свой рассказ.

— А разве было что-нибудь еще?

— Было… Было вот что: когда буксир уже горел, когда вокруг него рвались снаряды, один матрос из его команды, по фамилии Филатов, дважды на шлюпке подходил к нему от острова, взбирался на горящее судно, под огнем сгружал в шлюпку хлеб и отвозил его в крепость. Мне кажется, что с таким концом рассказ тоже не теряет интереса. Тем более, что так было на самом деле…

И Костя со мной согласился.

Как было условлено, я зашел за Костей еще затемно и, боясь разбудить Костину маму, тихонько постучал в третье окно слева.

Под этим окном на раскладушке спал мой приятель.

Спал он чутко, потому что сразу же прижалось к запотевшему стеклу его встревоженное лицо. Вихры стояли торчком, а нос, приплюснутый стеклом, напоминал поросячий пятачок…

Потом в комнате загорелся свет, через минуту опять погас, а вскоре Костя уже стоял на крыльце, поеживаясь и переступая босыми ногами.

— Пошли? — спросил он заспанным, зябким голосом.

— Пошли!

И мы зашагали с ним по спящему городку. Костя нес ведро, а я — бредень.

Был тот неопределенный час, когда ночь — еще ночь, и звезды еще мерцают, но по легкому холодному ветерку, по плеску речных волн, по хлопанью петушиных крыльев и коровьему чавканью в бревенчатом хлеве уже угадывается приближающийся рассвет.

Сырая тропинка вывела нас к берегу, и мы пошли вдоль Невы, вниз по течению. То и дело приходилось нам перепрыгивать через глубокие расщелины старых траншей, огибать воронки, наполненные маслянистой водой, а один раз Костя все-таки растянулся… Он шлепнулся, казалось бы, на совершенно гладком месте.

— МЗП! — сказал я Косте.

— Что?

— МЗП. «Мало-заметное-препятствие». По-другому это называется «Спираль Бруно».

И я поднял с травы и показал Косте маленький моток тонкой проволочки, в котором запутались его ноги.

— Это свинство — разбрасывать такие штуки! — проворчал Костя, потирая ушибленное колено.

— В мирное время они, конечно, ни к чему. А вот на войне эти спиральки себя оправдали. Однажды целая рота немцев кувыркалась на поляне перед нашими траншеями, и все из-за этих коварных штучек. В траве их не видно. Вытащит немец ногу из такого моточка, ступит шаг и опять — носом в землю! Пока одну ногу освобождал, другая уже запуталась.

Мы идем дальше. Костя внимательно смотрит себе под ноги.

— Дядя Сережа, вам тяжело? Дайте я понесу бредень.

— Или вот бредень, — что такое бредень? Простая веревочная сетка. А ведь и она была у нас на вооружении. Люди уже и танк-амфибию изобрели, и «катюшу» в ход пустили, а в то же время древнейшие виды оружия остаются в силе: и сабля у кавалериста, и нож у разведчика, и приклад винтовки у пехотинца… Что такое приклад? Ведь это же просто-напросто дубина…

— Это верно, — соглашается Костя, — только бредень никогда не был оружием.