Борис Бурлак - Левый фланг

— Ты что все молчишь, братец мой? — спросил его Зарицкий.

Он глянул на майора ясными ребячьими глазами и поспешно вытер носовым платком яркие пухлые губы.

— Не трогай. Константин, нашего т е о р е т и к а, пусть поест! — немедленно вступилась за Лебедева Вера.

Все засмеялись. Но Бориса не могла растормошить сейчас даже острая на язычок Ивина, которая всегда подтрунивала над его увлеченностью военной историей. Лебедев прочитал столько специальных книг, что, пожалуй, никто в дивизии, кроме полковника Строева, не мог сравниться с ним познаниями в этой области. Он удивлял своих собеседников таким множеством имен, исторических дат, названий больших и малых войн, что спорить с молодым капитаном редко кто отваживался, за исключением того же Строева, с которым он схватывался на равных. Чуть ли не каждую крупную операцию Отечественной войны он обязательно сравнивал с какой-нибудь битвой прошлого, иной раз настолько отдаленного, что даже Строев начинал посмеиваться над капитаном. И уж особенно любил он сравнивать маршалов Красной Армии с полководцами былых времен: в Толбухине он видел «что-то кутузовское», в Малиновском находил «какие-то черты Брусилова», а Рокоссовского называл «вторым Багратионом». В запальчивости Борис утверждал, что в военном, как и во всяком другом искусстве, зеркально отражается характер его творца, каким бы оружием тот ни располагал — мечами или танками. Одним словом, начарт стрелкового полка многих озадачивал своей начитанностью, и все прочили ему большое будущее. Но и острили по его адресу тоже немало.

— Послушай, Борис, расскажи-ка нам что-нибудь о генерале Куропаткине после Мукденского сражения, а? — донимал его сейчас Зарицкий.

— Оставь, пожалуйста.

— Тогда спой. Ты же знаешь песен столько, сколько было войн на свете.

Но Лебедев и петь не стал. Он курил сигарету за сигаретой, изучающе поглядывал на всех из-под стрельчатых, как у девушки, ресниц. Странно, Костя Зарицкий совершенно переменился. Его и за глаза перестали называть Дантесом. Интересно, знает ли Вера, каким он был «великосветским шкодой»? Наверное, знает. Ему всякое прощалось только потому, что храбрый. (На фронте смелость перечеркивает все грехи, как трудолюбие — в тылу.) И вот встретил девушку, перед которой тут же и сник. Нашла коса на камень. Она из тех, некрасовских: «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Такая заставит уважать себя. Да и красивая. Ну, может, не дотянула до некрасовской былинной красоты, — ведь хворостинка еще, — однако в ней угадываются и русская стать, и этакая душевная осанистость. Рая старше Веры, а выглядит против нее как младшая, хотя вот уже и морщинки появились под глазами и глаза притемнены печалью. Эх, Рая, Радио-Рая, сколько ты пережила за эти месяцы, похоронив мужа… И хватит ли у тебя силенок, чтобы начать жизнь наново? Сумеет ли Андрей Дубровин заслонить в твоей памяти Ивана Бондаря? Живые обязательно должны заслонять мертвых, иначе жить нельзя на свете. К счастью, в чем-то самом главном они похожи друг на друга — Андрей и Раиса. Может быть, их нравственная общность и исцелит ее. Ведь чепуха же сущая все эти рассуждения о притягательной способности разноименных полюсов, то бишь характеров.

Борис небрежно открыл свой портсигар, и оттуда выпала маленькая фотокарточка.

— Ага, попался, товарищ капитан! — Вера тут же подхватила ее и отошла в сторону. — Какая симпатичная! Ну и ну! Сербка. Где я ее видела?

— Нигде ты не могла ее видеть, отдай, — сказал Борис.

— Нет, потерпи немножко! Значит, у военных историков бывают и л ю б о в н ы е и с т о р и и? Не знала!

— Верни сию же минуту!

— Брось, Борис, — вмешался Зарицкий. — Ну чего особенного, тут все свои.

Лебедев махнул рукой, — черт с вами! — и карточка пошла по кругу. На фронте жили такими фотографиями: они тревожили память и воображение, они как бы соединяли прошлое с будущим, — эти, карманного формата, снимки, потому и берегли их наравне с партийными билетами.

Зарицкий не удержался и вполголоса пропел:

— Сербияночку свою работать не заставлю…

Вера укоризненно покачала головой, но карточку все-таки передала ему. И он, чтобы окончательно не обидеть Бориса, очень серьезно вгляделся в лицо сербки: умные черные глаза, широкий разлет бровей, капризные губы. Не сказав ни слова, он отдал фотографию Дубровину, который счел неудобным долго рассматривать ее и протянул Раисе.

— Как зовут эту девушку? — спросила она.