Борис Бурлак - Левый фланг

— Я знаю вас, — сказала Панна только для того, чтобы что-то сказать в ее неловком положении.

Комкор весь сверкал золотым шитьем и орденами, как на параде. «Любят наши генералы приодеться», — подумала Панна, не догадываясь о том, что у Шкодуновича сегодня праздник: его корпус снова был отмечен в последнем приказе Верховного Главнокомандующего. Она осторожно присматривалась к нему: открытое мягкое лицо, улыбчивые, умные глаза, слегка припухшие веки и крутые полудужья чуть сдвинутых бровей.

— Должен сказать вам, Панна Михайловна, что один наш общий знакомый неплохой портретист: именно такой и представлял я вас. — Шкодунович взял под руку Строева, и они отошли в сторонку.

Пока они говорили накоротке о своих делах, мимо виллиса прогуливались, вроде бы от нечего делать, офицеры из штаба корпуса. Панна, конечно, понимала, что каждому из них надо обязательно взглянуть, что это там за особа такая, с которой любезно разговаривал генерал, и, чувствуя себя как на смотринах, она положила на колени строевский планшет и уткнулась в карту, лишь бы только не встречаться с оценивающими взглядами…

— До свидания, Панна Михайловна! — громко сказал Шкодунович.

Она подняла голову: он уже прощался со Строевым у машины.

— Всего хорошего вам, товарищ генерал.

— Теперь до встречи в новом царстве-государстве!

Он озорно притянул к себе Строева, будто собираясь померяться силенками, полуобнял его одной рукой и так же озорно, по-свойски, оттолкнул его — ни пуха, ни пера! Мужская дружба всегда удивляла Панну своим сердечным постоянством.

Виллис тронулся. И опять тугой, порывистый ветер, жарко горящий флажок на радиаторе, мелодичный звон в ушах, слезы на ресницах от шального ветра и такое настроение, что, кажется, вот все и кончилось и нет больше войны на белом свете, кипенно-белом от цветущих вокруг садов.

Но война еще продолжалась.

Дивизия Бойченко то подходила к фронту, то отворачивала куда-то в сторону. Едва она пересекла австро-венгерскую границу, за которой был ясно слышен гул утренней канонады, как последовал новый приказ — отойти к братиславской переправе через Дунай. Значит, на южном берегу делать было уже нечего: войска Толбухина, успешно продвигаясь вперед, оттеснили к самому Дунаю левофланговые дивизии Малиновского, которые спешно перебрасывались на северный берег реки для обхода Вены с севера.

В этот памятный апрельский день Бойченко и Строев побывали в трех государствах: утром — в Венгрии, в обед — в Австрии, а вечером — в Чехословакии.

— До каких же пор мы будем в е н ч а т ь с я вокруг пограничных столбиков? — сердито говорил комдив, пожимая плечами.

— Я думаю, что это наш последний м а н е в р, — пытался шутить Строев.

— Маневр, маневр!.. Так, пожалуй, доманеврируешься, что и к шапочному разбору не попадешь на передовую.

Но они все-таки успели к этому самому разбору. Сосредоточившись во второй половине дня в районе Братиславы, стрелковые полки начали переправу через Дунай по зыбкому понтонному мосту, который только что навели саперы.

Столица Словакии встречала солдат фиалками. Было первое воскресенье свободной Братиславы, и тысячи горожан собрались на высоком левом берегу Дуная, который шумел, клокотал и пенился у подножия вековых утесов. Когда головные батальоны вступили на дорогу, что вела к центральной набережной, люди хлынули навстречу с букетами в руках. Стоило большого труда, сохраняя строй, держа равнение, продвигаться по мостовой. Солдаты не успевали подхватывать на лету фиалки, и они падали на камни, под ноги солдат, которые старались не наступать на них. Однако скоро вся брусчатка сплошь стала фиолетовой.

Как жаль, что нет ни одной лишней минуты, чтобы позволить себе хотя бы малый привал в Братиславе… Выйдя из машины, Строев бегло осмотрел южную часть города: какие-то древние замки, островерхие шпили над свежей, глянцевитой зеленью, нежно-розовая под солнцем чешуя черепичных крыш, и всюду трепетное пламя стягов.

Потоки горожан затопили тесные улицы: они, как шлюзы, в которых вскипают людские страсти, годами искавшие выхода. К Строеву подбежала молодая женщина в длинном подвенечном платье и торопливо, с милой улыбкой, протянула ему маленький букетик. Он даже не успел сказать спасибо, как это белое видение исчезло среди толпы. Ему показалось, что она похожа на Иованку из Табаковаца. А впрочем, здесь, куда ни глянь, все будто давние знакомые. Вот седоусый старый словак, он чем-то напомнил того серба, который встретился ему с Бахышем, когда они спускались с гор в Моравскую долину. И рядом черненькая девушка — копия Недельки, шумадийской красавицы Бориса. Есть тут, конечно, и свой Ласло Габор, ветеран Словацкой Коммуны девятнадцатого года… Лица, лица, кругом сияющие лица. Так встречали наших солдат августовская Румыния, сентябрьская Болгария, октябрьская Югославия, даже зимняя, запуганная нацистами Венгрия, когда она вышла из бункеров после трудного освобождения Будапешта. И у каждого народа свои нетленные нити дружбы, что накрепко связывают его с Новой Россией. Многие румыны и сейчас помнят моряков революционного «Потемкина». Венгры сами воевали против Колчака и белоказаков. Югославы чтут подвиг конармейца Олеко Дундича. Болгары знают, кто спас Георгия Димитрова после Лейпцигского судилища. Чехи гордятся Ярославом Гашеком, который вернулся на родину коммунистом… Нет, теперь никакие дьявольские силы не собьют с торного пути народы Дунайского бассейна. Ну, может, старый мир еще предпримет не одну разведку боем в этих странах, однако взорвать народную память ему уж не удастся. Память — крепость не из камня, а из людских сердец.