Борис Бурлак - Левый фланг

— Не надо, Жора.

— Нет, пусть уж будет до конца — кровь за кровь!

— Я сказал, оставь.

И немчик понял, что спасен майором, он упал ему в ноги, бессвязно бормоча: «данке», «данке шейн», «данке»…

Самолеты улетели. На дороге солдаты растаскивали повозки, на скорую руку перепрягали уцелевших лошадей, собирались артелями у сожженных грузовиков, чтобы сообща опрокинуть их в кюветы.

Константин поднял голову. Утреннее мартовское небо, затянутое на западе бело-черными дымами, тут, над большаком, в тылу, по-прежнему синело бездонной, глубиной. И как и час назад, над головой журчали, пели жаворонки, пользуясь наступившей тишиной. Он так ясно услышал их, что острая боль толкнула его в грудь. Куда? Куда теперь? Вперед или назад? Лучше вперед, к Дунаю, где Вера будет на виду у всех: у пешеходов, у проезжих, у плывущих на пароходе по реке.

Любимое стойбище немецких «тигров», и «пантер» — озеро Балатон — осталось позади.

Сто дней и сто ночей шли беспрерывные бои на берегах этого живописного курортного озера, о котором солдаты говорили: «В тихом омуте всегда черти водятся». Последние десять дней, с 16 по 26 марта, войска Третьего Украинского фронта пытались окружить противника и полностью разгромить его. Но для этого не хватило мехбригад, которые нужны были на главном — Берлинском направлении. И все же толбухинская «мельница на Балатоне» за три с лишним месяца перемолола столько немецкой техники, что противник уже не мог теперь надолго сдержать натиск советских армий ни у стен Вены, ни у стен Берлина.

Началось глубокое преследование врага, поспешно отступающего к Австрийским Альпам. Штаб Толбухина только что, во второй раз, сменил командный пункт, и маршал сразу отправился в девятую глаголевскую армию. Он был в отличном расположении духа. Старая контузия оставила его в покое. (Давно замечено, что старые раны не ноют в такое время, когда дело спорится.)

На развилке полевых дорог Толбухин велел шоферу остановиться. Он вышел из автомобиля, чтобы малость поразмяться. Кругом, куда ни глянь, сплошные колонны войск. Теперь даже пехота вся была посажена на грузовики — отечественные, заморские, трофейные, — не говоря уже о саперах, артиллеристах, разведчиках, солдатах разных служб и спецподразделений. И не только командиры полков и батальонов, но и ротные, а то и взводные ехали на благоприобретенных «оппель-капитанах», «мерседесах», «оппель-адмиралах». О таком множестве легковиков всех марок маршал как-то не догадывался, зимой, когда фронт отбивал, один за другим, танковые контрудары немцев. (Пока не до того, чтобы приводить машинный парк дивизий в строгое соответствие с табелем. Вот кончится война, и тогда вступит в силу табельное расписание.)

Но и сейчас младшие офицеры, увидев на обочине командующего фронтом в окружении генералов, лихо набавляли газу, пытаясь как можно незаметнее проскочить мимо. Несложная эта хитрость доставляла удовольствие маршалу: он с веселой задумчивостью, мерно покачивая головой, наблюдал скорый ход своих войск на Вену. Вот уж действительно: и какой же русский не любит быстрой езды!..

В апрельском небе тоже царила необыкновенная спешка. Верхний ярус был занят истребителями: они барражировали над дорогами полный световой день, перешагнувший через трудный порог весеннего равноденствия, которое совпало с началом наступления. На среднем ярусе безоблачного неба шли боевым курсом на северо-запад эскадрильи, полки, дивизии бомбардировщиков. И нижний ярус был в полном распоряжении «ИЛов», — они шумными грачиными стаями возвращались на свои аэродромы после штурмовок.

Самый разгар стратегического преследования. Так было и в Донбассе, и в Крыму, и за Днестром, и в Югославии. Но то были хотя и крупные, однако промежуточные броски вперед. А эта, Венская, операция — заключительная на юге, и каждый понимал, что дело идет к концу. Потому что и хотелось каждому с ветерком промчаться напоследок по накатанным до лоска большакам Европы. Да, любят, любят русские быструю езду…

Все эти дни Толбухин испытывал такой подъем, такой прилив сил, что временами ему просто не верилось, что он р а з м е н я л шестой десяток. Пропуская сейчас мимо себя бесконечные автомобильные колонны, тяжелую артиллерию, полки гвардейских минометов, пехоту, которая своими собственными стараниями сделалась сплошь моторизованной, он легко прохаживался вдоль кювета, словно и не был тучным и тяжеловатым на ходу. И это его настроение передавалось генералам — Желтову, Лайоку, Неделину, Котляру — всем, кто находился безотлучно с ним.