Сергей Михеенков - Русский диверсант

— А если снова вернутся?

— Пускай вертаются. Мы ту гать не трогали. Лежат там наши венцы, гниют. Да они теперь негожие. Разве что на дрова. Порезали они их. Как им надо было, так и порезали. Ты нам с матерью лучше про внучку расскажи. — И Петр Федорович улыбался и то гладил голову дочери, то трогал за ноги спящего старшего внука. — Не переводится наша порода на земле. Вот пройдет все это, закончится бойня, и снова жизнь успокоится. Наладится жизнь. Отстроимся. Главное, что? Главное, дочушка, фундаменты целы. А на них стены поднять — дело недолгое. В день по венцу — вот тебе за две недели и хата. А там мужики вернутся, тоже за топоры возьмутся. Отстроимся. Еще как отстроимся. Еще засияют Прудки новыми стенами и крышами.

— Иванок когда вернулся?

— Летом. Тифом переболел. Ох бойкий малый! А почему ты спросила?

— Он с Сашей был. Там, под Вязьмой. Саша считал, что он погиб.

— Иванок рассказывал, что воевал в отряде Курсанта. А мы ему не поверили. Уж очень он лихо врал.

— Не врал он. Саша о нем рассказывал: Иванок и в разведку ходил, и через линию фронта.

— Вот он и рвется теперь назад. Отхлиял, сил поднабрался на мамкиных картохах. Попробовал ворон крови… Такой же станет, как и Курсант. — И Петр Федорович долгим взглядом посмотрел на дочь.

— Каким? — вскинула глаза Зинаида.

— А таким… Вот по нем и скучает. Ты пистолет-то свой оставь. Ни к чему он тебе. Я его в огороде закопаю. От греха подальше.

Петр Федорович расспрашивал о стариках Сидоришиных, об их невестке и Степане. Нет ли от него вестей? Потом заговорил о внуках. И вдруг сказал:

— Оставляй Прокошку у нас. Мы ж тут тоже не голодаем. Прокормим.

— Ох, тятя, не знаю… Он у нас там на хуторе помощник. За ребятами присматривает. Воду носит. Да и назад мне без него — страшно…

— А то бы и перезимовал у нас с бабкой. Слышь, Зинаида, что говорю тебе?

Зинаида вздохнула. И отца с матерью ей было жалко. И через лес одной идти страшно.

Так и уснула с беспокойной мыслью о завтрашнем дне.

Но утром все решилось в одно мгновение.

Еще затемно, когда в овраге и в других укромных местах стояли студеные неподвижные сумерки, в овин забежала соседская девочка и с порога закричала:

— Немцы приехали! Говорят, всех парней и девушек на станцию погонят!

Петр Федорович швырнул в угол топор, метнулся к окну. Мимо, по черной выбитой стежке, по которой жившие в овраге, в землянках, носили из пруда воду, пробежал Иванок.

— Зина! Быстро одевайся! Забирай Прокопа и — в лес! А я пойду, может, задержу их. — Руки у Петра Федоровича ходили ходуном, и он никак не мог застегнуть пуговицы полушубка.

Зинаида соскочила с лежанки, сунула ноги в валенки.

— Прокоша! Сынок! Проснись, уходим!

Прокопий натянул штаны, толстый вязаный свитер. Ощупал вещмешок.

— Мам, а где пистолет?

Выскочили, побежали в заросли молодого сосняка. А в овраге уже голосила, истошно кричала деревня. Лаяли овчарки.

— Мам, они с собаками! Бегом надо! Бегом!

А у нее от страха подкашивались ноги, перехватывало дыхание. Уже когда выбежали к вырубкам, увидели: кто-то метнулся впереди, в заросли орешника. Зинаида узнала рыжую собачью шапку Иванка и закричала:

— Иванок! Иванок! Погоди!

Иванок вышел из-за дерева, когда они пробежали мимо.

— Теть Зин, вы куда?

— В лес. Пойдем с нами.

Иванок молчал. Смотрел на них бешеными прыгающими глазами и молчал.

— Они всех угонят. Там сестра… Она на колодец ушла. А они как раз в деревню заехали.

— Что ты хочешь? — спросила его Зинаида.

— Я без Шуры не могу уйти.

— Пойдем. У них собаки. Начнут искать, и нас найдут.

И она, крепко ухватив за руку Прокопия, потащила его в лес.

— Я вас догоню! — крикнул им вслед Иванок и кинулся назад, к вырубкам.

Винтовку, с которой Иванок весной пришел домой после нескольких недель скитаний по лесам и глухим деревням, он спрятал в овраге, в дровах, в круглой кладне под ракитой. И когда мать вбежала в землянку и закричала: «Сынок, немцы! Убегай в лес!» — он тут же вспомнил о своей похоронке и кинулся было разбирать крадню. Но вспомнил о сестре. Шура несколько минут назад взяла ведра и пошла по воду. Но там, возле пруда, уже гудели моторы и слышались команды на немецком языке. Все. Поздно. Он уже ничего не сможет сделать. Если это действительно облава, то Шуру уже схватили. И он побежал к лесу. В сосняке оглянулся: из овина, в котором жили старики Бороницыны, выскочили двое и, застегиваясь на ходу, тоже побежали прочь из деревни. А в овраге и возле пруда, где стояли уцелевшие во время пожара дворы, уже началась суматоха, поднялся вой и крик.