Сергей Михеенков - Русский диверсант

Кустарным Нелюбин называл этот самодельный табак потому, что он рос на кустах. Так как кустарник рос повсюду, то для бойцов, когда взвод шел нескончаемыми лесами, было настоящим наслаждением и забавой искать лучший рецепт кустарного табака, смешивая то те, то другие листья, добавляя в них, «для духу», то перетертого моха, то листьев донника или другой какой пряной травы.

Когда вышли из леса на луга, заросшие кустарником и редкими березовыми куртинами, Воронцов, пропуская вперед обоз с намерением проверить тыльный дозор, услышал такой разговор. Разговаривали бойцы младшего лейтенанта Нелюбина — Куприков, Полевкин и Золотарев. Шедший за ними замыкающим, позади прикрепленной к его отделению повозки Нелюбин только слушал свое войско и посмеивался.

— Вообще-то, братва, о курехе для личного состава должно начальство заботиться, — философствовал Золотарев, искоса поглядывая на Нелюбина. — Я правильно говорю, товарищ младший лейтенант?

Нелюбин вначале только усмехнулся. Но Золотарев повторил свой вопрос. И тогда Нелюбин, видя, что от блатаря, который, видать, что-то задумал, так просто не отмотаешься, сказал следующее:

— Это правило, товарищ боец, применимо в том случае, когда подразделение, к примеру, находится в глубокой позиционной обороне. Тылы налажены, снабжение не запаздывает, и старшина и каптенармус добросовестно исполняют свои служебные обязанности снабжения личного состава всем необходимым. К данной обстановке ваше напрасное замечание неприменимо. Более того, если это ваше замечание выходит за границы обыкновенной солдатской шутки, то оно идейно вредно. А стало быть, я, как ваш непосредственный командир, должен этот неуместный и несдержанный вред немедленно пресечь.

— Но что же это тогда получается, товарищ младший лейтенант? Я, к примеру, человек некурящий, в последнее время редко пьющий, и должен дышать этой гадостью? Табак из чужой пасти я еще кое-как переношу, но вы ж понюхайте, какую парашу курит, к примеру, рядовой Полевкин!

— Полевкин! — окликнул Нелюбин идущего рядом с Золотаревым бойца; Полевкин шел в трофейных сапогах и улыбался. — Сапоги не жмут?

— Никак нет, товарищ младший лейтенант! В самый раз пришлись. Никаких претензий к службе тыла не имею.

— А что ты куришь?

— Что все, — пожал плечами боец.

— Все курят листья, мох и донник. А от тебя чем воняет? Ты понимаешь, что твои извержения могут привлечь внимание противника? Сейчас же выбрось свою «торпеду»!

— Это, братцы, у нас в городе на нижней слободе, возле самой Оки, жил один дед. Валенки носил зимой и летом. Дед ветхий, и валенки тоже. Все уже молью проточены. И вонища от них! То ли старческой мочой, то ли еще чем-то. У Дюбина вон как ноги пахнут, когда он их проветривать разоблакает! На привале рядом не садись! Но Дюбин-то мужчина молодой, тридцати еще нет. А как могут пахнуть ноги у столетнего старика? Дед тот в последний раз ноги мыл, наверно, когда из армии пришел. Николаевский солдат. Двадцать пять лет служил. А человек он был все же заслуженный и медаль имел за оборону Севастополя. И вот раз местные купцы купили тому николаевскому ветерану новые валенки. Приносят ему этот подарок и говорят: сымай, дедушка, свои проеденные да изношенные и изволь наши новые обуть. Подарок ветерану пришелся по душе. Снял он свои изношенные да вонючие, как вон у Дюбина портянки, и говорит: а куда ж мне их девать, старые-то. Жалко, мол, все же. Не жалей, говорят ему, дедушка, ходи в новых, а износишь их, общество тебе очередные справит. Видят, что дедок мечется, не знает, куда старые свои валенки деть, и, чтобы он их в избе не оставил и не припрятал такую рухлядь, говорят ему: а вон, мол, кидай в огонь, они и сгорят. А дети как раз «весну грели». Это у нас в городе праздник такой есть, «Жаворонки» называется. Когда появляются первые проталины и уже пригревает хорошенько, дети жгут костры, а матери пекут из теста жаворонков. В кострах тех сжигают всякий хлам, особенно обувку ненужную. И вот тот заслуженный дед бросил в костер свои валенки. Загорелись. И что ж тут было! Газовая атака по всему фронту! Народ с нижней слободы начал на горку перебираться. Вот как дедовы валенки воняли.

Посмеялись бойцы рассказу Куприкова. А Дюбин вдруг вздохнул:

— Да, пекли и в нашей деревне жаворонков. Это ж на Сороки. Сороки — это девятое число марта. Если по старому стилю. Сороки святые — колобаны золотые. В каждом дворе пекли по сорока таких колобанов-жаворонков. И ели мы их от пуза. Бывало, мать говорила: сколько проталинок на горке, да в пойме, на полях вокруг деревни, да по опушкам, столько и жаворонков на Русь прилетело. Эх, до чего ж вкусные колобаны мать пекла! — И Дюбин, обычно молчаливый, вдруг тихонько запел. И его все слушали молча. Никто не проронил ни слова. Даже идти старались тихо.