Поль Сидиропуло - Костры на башнях

Вильгельм скупо кивнул.

Шли части, проезжали машины, на дорогах то и дело образовывались заторы: отступали немцы не столь организованно, как наступали. Некоторое время генерал и доктор смотрели на этот поток с болью в сердце, а потом профессор горько пошутил:

— «Эластичная оборона и планомерный отход»… За этими формулировками наше начальство намеревается скрыть от солдат истинное положение дел на фронтах.

Доктор позволил себе такую смелую откровенность с отставным генералом после того, как убедился в том, что и сам Вильгельм Эбнер настроен весьма критически.

Генерал опустил голову.

— Тактический прием, — произнес он задумчиво, находясь под каменной тяжестью сознания, что сына больше нет. — Много пышных речей было высказано за последнее время. Смысл потонул в словесной тине.

— Солдаты ядовито шутят насчет отступления, — продолжал доктор Бауэр. — «Славный отход» — по-моему, язвительней не придумать. Уже одно то, что при отступлении мы все уничтожаем и взрываем, невольно наталкивает на печальные раздумья… Здесь, на Кавказе, нам больше делать нечего. Здесь нам больше не бывать! Ведь ясно, и не военному, что при временном отступлении всего не уничтожают. Мост хотя бы берегут. А мы? Раненый офицер мне признавался: мы, говорит, уничтожали все, что не могли на себя надеть. Все ошеломлены — откуда у русских столько оружия? Где они взяли столько сил? С вами, господин генерал, буду откровенным. Этого следовало ожидать.

— Потонули в словесной тине, — повторяя Эбнер. Он вышел из оцепенения, на его худом, морщинистом лице задвигались сердитые колючие глаза. — «Терпит поражение тот, кто перестает верить в самую военную идею…» — сказал Мольтке, наш именитый стратег. Поистине — нечего добавить.

— Господин генерал, — заговорил профессор смелее, — в своем декабрьском приказе фюрер со свойственной ему категоричностью писал о том, что берега Терека, изобилующие населенными пунктами, наиболее благоприятный рубеж, который нужно во что бы то ни стало отстоять зимой, а весной покорить Кавказ. Дело, выходит, за малым…

— Выходит, дело за малым — как устоять на Тереке? — горько усмехнулся Эбнер.

Комментируя успехи русских войск на Северном Кавказе, Лондонское радио сообщало:

«Захватив Нальчик, русские овладели городом, который мог бы служить немцам прекрасной зимней квартирой. Но значение занятия Нальчика этим не ограничивается. Имея Нальчик, немцы загнали клин в русские позиции и угрожала узловому пункту трех железных дорог. Захватив Нальчик, русские ликвидировали клин, и отныне эти три железные дороги переходят в руки Красной Армии… Учитывая это, можно без преувеличения сказать, что русские достигли значительного успеха. Наконец — и это особенно важно, — надо учесть, что немцы уже не приближаются к богатейшим нефтяным источникам Кавказа, а, наоборот, все больше отдаляются от них».

После обильных дождей начались морозы, на всей кавказской территории наступили непривычные немцам отвратительные холода, которые вовсе сковали военные действия их армии. Инициатива стала переходить к русским.

«В стране, где были Тухачевский, Блюхер, Егоров и другие военачальники, — вспомнились Вильгельму слова, которые он высказал в последней беседе с Клейстом, — найдутся и другие талантливые полководцы. Традиции остались!» И поведал о Тюленеве, с которым судьба столкнула Вильгельма в Польше. «Помни, — сказал он тогда, — в отличие от тебя Кавказ Тюленев знает превосходно». Командующий Закавказским фронтом и в самом деле оказался способным противником Клейста…

— Господин генерал, командующий на проводе. — Связисту все-таки удалось отыскать Клейста.

Вильгельм взял трубку и долго не мог вымолвить ни слова.

— Говорите. Я слушаю…

Он узнал голос старого друга, но продолжал молчать, стиснув зубы: боялся расплакаться…

…Самолет набрал высоту и пошел ровнее, не дергаясь, пролетая сквозь серые волокна нависших над холмами раздробленных туч. Отпустила наконец Вильгельма тошнота, перестало покалывать сердце, и он смог вздохнуть глубже, набрать в легкие побольше воздуха.

Раненый альпинист был привязан ремнями к койке, лежал неподвижно; рядом закрепили цинковый гроб. По одну сторону сидел Вильгельм Эбнер, по другую — медсестра, молодая, щуплая немка, которую отправил с раненым альпинистом доктор Бауэр.

Вильгельм впился злыми глазами в текст газеты «Берлинер Берзенцейтунг», дважды прочитал одно и то же место: