Дэвид Бениофф - Город

— Может, тебе помолчать?

— А зачем? Почему не поговорить? Слушай, сходи на свадьбу сам. Потанцуй с капитанской дочкой, потом придешь ко мне в госпиталь, расскажешь. В подробностях и красках. Во что одета, чем пахнет… все запомни. Я пять дней без перерыва на нее дрочил, знаешь? Ну ладно, на Вику один раз. Извини. Но она чуть ли не совсем в этом хлеву разделась, когда нож цепляла. Сам же видел. Я что, виноват?

— И когда успел?

— На ходу, пока сюда топали. В армии быстро учишься дрочить на марше. Руку в карман, делов-то.

— Пока мы ночью шли, ты… мастурбировал на Вику?

— Я не хотел тебе говорить. Ты вообще спал на ходу полночи, мне было скучно, надо же чем-то заняться. Ну вот, сердишься. Не сердись на меня.

— Да не сержусь я, с чего ты взял?

Водитель резко дал по тормозам, и Коля скатился бы с сиденья, если б я его не придержал. Я вытянул шею и посмотрел через ветровое стекло. Мы уже почти въехали на Кировский завод — огромный город в городе. Десятки тысяч людей трудились здесь день и ночь. Некоторые кирпичные цеха немцы разбомбили или сровняли с землей своими артналетами. Глазницы окон были затянуты брезентом или забиты фанерой. В воронках, которые усеивали площадки между цехами, стоял лед. Тысячи рабочих эвакуировали, еще тысячи погибли или ожидали смерти на передовой, но все равно заводские трубы дымили, женщины тянули вагонетки с углем, громыхали молоты и прессы, жужжали токарные станки, гудели прокатные станы.

Из сборочного цеха, огромного, как самолетный ангар, выкатывалась танковая колонна — отремонтированные «КВ». По грязному снегу медленно лязгало и ревело восемь танков — некрашенные, они перегородили весь путь.

— Почему остановились? — спросил Коля. Голос его звучал слабее, чем минуту назад, и я очень испугался.

— Танки едут.

— «К-клим Ворошилов»?

— Да.

— Хороший танк.

Наконец, колонна прошла, и мы снова рванули вперед. Водитель давил на акселератор изо всех сил, правил уверенно — видимо, хорошо знал завод. Мы мчались по закоулкам за двигательными цехами, по немощеным дорогам между складами и гаражами под жестяными крышами, на которых торчали приземистые кирпичные трубы. Но даже большому знатоку местности требовалось время, чтобы доехать до другого края этого бескрайнего завода.

— Вон, — произнес наконец лейтенант, показывая на кирпичный склад, где обустроили местный госпиталь. Повернулся к нам и посмотрел на Колю. Лица не увидал и перевел вопросительный взгляд на меня. Я пожал плечами. А что я мог сказать?

— Ч-черт! — воскликнул водитель, хлопнув ладонью по баранке и снова нажав на тормоза. По рельсам поперек дороги пыхтел маленький маневровый паровоз. Он тащил вагоны с железным ломом.

— Лев?

— А?

— Мы близко?

— По-моему, очень.

Губы у Коли посинели, дыхание было мелким и рваным.

— Вода… есть?

— У кого-нибудь есть вода? — Голос у меня сорвался. Я кричал, как перепуганный ребенок.

Пулеметчик передал мне фляжку. Я отвинтил колпачок, наклонил вбок Колину голову и попробовал влить воду ему в рот. Почти все пролилось на сиденье. Потом он голову приподнял и что-то проглотил, но поперхнулся, закашлялся. Я предложил еще, но он покачал головой, и я отдал фляжку пулеметчику.

Я вдруг понял, что у Коли, должно быть, замерзла голова. Сорвал с себя шапку, надел ему — мне было стыдно, что я не подумал об этом раньше. Он весь дрожал, но по лицу его катился пот. Весь бледный, в пятнах алого лихорадочного румянца.

Между вагонами я уже видел двери госпиталя — до него оставалось меньше сотни метров. Водитель весь нахохлился, сжимая баранку обеими руками, нетерпеливо тряс головой. Мы ждали. Лейтенант все тревожнее поглядывал на Колю.

— Лев? А тебе название нравится?

— Какое название?

— «Дворовая псина».

— Хорошее название.

— А можно назвать просто — «Радченко».

— «Дворовая псина» лучше.

— Я вот тоже думаю.

Он открыл глаза — эти свои голубые глаза — и улыбнулся мне. Мы оба знали: скоро он умрет. Его под шинелью била дрожь, меж раздвинутых синих губ ярко белели зубы. Потом я всегда знал, что улыбался он только ради меня. Коля не верил в божественное, ни в какую загробную жизнь. Ничего получше ему после смерти не светит. Он не окажется вообще нигде. И ангелы его не приберут. Он улыбался, потому что знал, как я боюсь смерти. Вот как я думаю. Вот во что я верю. Он знал, что я боюсь, и хотел, чтобы мне стало чуточку легче.

— Подумать только, а? Свои же в сраку подбили.