Дэвид Бениофф - Город

Вика долго не отвечала. Я даже подумал — наверное, сердится за такой намек. Но когда открыла рот, заговорила раздумчиво:

— Может, испугалась.

— А ты?

Коля вздохнул:

— Мне показалось, момент не назрел. Застрелишь одного — и тебя сразу на куски разорвут.

— Ну да. Хотя, может, мы слишком затянули. Надо было тогда действовать.

Мы с нею знакомы были всего день, но говорила она удивительное. Мне казалось, она вообще не умеет сомневаться, и вот те раз — «может», да еще дважды подряд.

— Я чуть не выстрелил, — сказал Коля, подталкивая меня в плечо. — Когда он тебя про деда с бабкой спрашивал. Думал, сейчас заставит снять штаны, чтоб на краник твой поглядеть. Я уж и пистолет в руку взял. Но мы выкрутились, а? Тебе понравилось, как я придумал?

— Хорошо придумал, — ответил я. — Быстро.

— Мне, честно говоря, показалось, что он со мной в сено завалиться хочет. Такой у него был взгляд.

— Я тогда про тебя выразилась… — прошептала Вика, касаясь в темноте моего колена. — Чтоб ты знал… Если фашисты евреев так ненавидят — значит, евреи мои друзья.

— Он еврей только наполовину, — произнес Коля. Тоже мне, комплимент.

— На лучшую половину, — ответил я. Вика прыснула. Я и не думал, что она умеет смеяться. Странный звук, но не потому, что она фыркнула. Прыснула, как любая нормальная девчонка.

— А ты чего до войны делала? — спросил я.

— Училась.

— У-у… — сказал Коля. Я надеялся, что он заснет, но голос у него был бодрый. Готов к труду и обороне. — Я тоже. А что изучала? Агрономию?

— С чего ты взял?

— Ты разве не из колхоза?

— А я, твою мать, похожа на колхозницу? Я из Архангельска.

— Ого, девушка северная. Тогда понятно. — Коля ткнул меня локтем в бок. — Она потомок викингов.

— Так ты там в институте училась? Мичуринское садоводство и бобров изучала?

— Астрономию.

— Вот и я не чужд литературы. ЛГУ.

И он принялся балабонить про недостатки в творчестве Тургенева и Салтыкова-Щедрина — а через несколько минут вдруг уснул, вытянув перед собой длинные ноги, отчего мне пришлось вообще подтянуть колени к подбородку. Пленные тоже начали засыпать один за другим, хотя из углов до меня по-прежнему доносились обрывки споров.

В сарай набили столько людей, что стало относительно тепло. Снаружи, перед тем как меня сюда впихнули, я успел зачерпнуть горсть снега и первое время сосал его в темноте. После встречи с партизанами у меня во рту не было ни крошки, только у партизан Коля поделился со мной горстью орехов, которые прихватил в сельском доме. Но день без еды — это не новость. В блокадном городе мы все стали спецами по голоду и хорошо научились отвлекать тело от его первой потребности. В Доме Кирова я не один голодный вечер проводил за книгой — изучал «300 шахматных партий» Тарраша. «Всегда ставь ладью позади проходной пешки, все равно, своей или неприятельской, — учил он своих студентов. — Кроме тех случаев, когда это неправильно».

Здесь же у меня не было ни учебника шахмат, ни радио. Но все равно надо было как-то отвлечься, пока не усну. В сарае все стихало, и чем дальше, тем больше я осознавал, что ко мне притиснуто Викино тело. Когда она поворачивала голову глотнуть воздуха из щели, ее волосы щекотали мне нос. Пахло от нее мокрой псиной. Меня воспитали чистоплотным и брезгливым. Мать терпеть не могла, если в раковине копилась немытая посуда, если полотенце в ванной не было сложено как полагается или незаправленной оставалась постель. Когда мы с сестренкой были маленькими, она подолгу оттирала нас в ванне жесткой мочалкой, от которой саднило кожу. Если мать бывала занята — готовила, к примеру, ужин на большую компанию, — меня мыл отец. И это было как передышка, потому что отец просто поливал меня теплой водой, а сам на память читал что-нибудь из русской классики. Мне очень нравился «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе», и я просил его рассказывать снова и снова.

В общем, рос я чистюлей и очень переживал из-за грязнуль: у близнецов Антокольских под ногтями часто оставалась грязь, а у нашего учителя в школе на воротнике иногда появлялись пятна от щей. А вот Викин запах псины меня не отвращал. Мы все уже, конечно, закоптились и замарались до безобразия, да и от меня, должно быть, воняло рыбой протухшей неделю назад, но сейчас не время было морщить нос. От Вики пахло так, что мне хотелось начисто ее вылизать.

— Думаешь, нас правда в Эстонию погонят? — спросил я. Мысли о Вике — вот что отвлекало меня от голода. Теперь же требовалось отвлечься от этого отвлечения. Но сидел я для этого очень неудобно.