Дэвид Бениофф - Город

Я встал, подхватил с полу шинель, надел и вышел за Колей к двери. Он с подчеркнутой любезностью ее передо мною распахнул.

— Только погоди, — сказал он, не успел я переступить порог. — Перед дорожкой надо присесть.

— Надо же, какой суеверный.

— Люблю традиции.

Сесть было некуда, и мы опустились на пол прямо у открытой двери. В квартире стояла тишина. У буржуйки похрапывал Тимофей. Позвякивали оконные стекла; из репродуктора доносился неумолчный стук метронома — знак того, что Ленинград не покорен. На улице кто-то быстро и умело приколачивал плакаты к забитым досками окнам. Но мне помстился не человек с плакатами, а гробовых дел мастер, ладивший гроб из сосновых досок. Да так наглядно представился, в подробностях: я видел даже мозоли у него на ладонях, меж густых бровей на лбу торчали отдельные черные волоски, потные руки были припорошены опилками.

Я вздохнул поглубже и посмотрел на Колю. А он как раз смотрел на меня.

— Не беспокойся, друг мой. Я не дам тебе умереть.

Мне было семнадцать. Дурень, я ему поверил.

Железную дорогу на Москву перерезали всего четыре месяца назад, но рельсы уже ржавели. Шпалы по большей части выкорчевали и покололи на дрова, хоть они и пропитаны креозотом, а жечь его опасно. Коля шел по рельсу, как гимнаст по бревну, — балансируя руками. Я трюхал за ним между рельсами — в такую игру мне играть не хотелось. Я на него злился, а кроме того, знал, что все равно не удержусь.

Рельсы бежали на восток мимо кирпичных жилых кварталов, трехэтажных магазинов, мимо трампарка, брошенных фабрик, которые выпускали то, что в военное время без надобности или просто не по карману. Бригада девушек в ватниках под командой сапера превращала районную почту в огневую точку. Угол старого крепкого здания снесли, чтобы устроить пулеметное гнездо.

— Отлично сложена, — заметил Коля, показывая на девушку в синем платке. Она таскала мешки с песком с грузовика, урчавшего мотором.

— Ты почем знаешь?

Издевается, наверное. До нее метров пятьдесят; ватник толстый, а под ним еще одежда в несколько слоев.

— Видно. У нее выправка балерины.

— А-а…

— Ты мне тут не акай. Я знаком с балеринами. Ты уж мне поверь. После войны как-нибудь проведу тебя в Кировский, за сцену. Меня, скажем так, знают.

— Тебя послушать, так тебя везде знают.

— На этом свете самая большая моя радость — бедра балерины. Вот Галина Уланова…

— Ой, хватит.

— Чего? Она достояние республики. Ее ноги надо в бронзе отлить.

— Ты не спал с Улановой.

Он мне слегка, с лукавинкой улыбнулся. И улыбка эта говорила: мне известно многое, друг мой, но всему свой черед.

— Я жесток, — признал он. — Говорить с тобой о вещах такой природы — садизм. Все равно что о Веласкесе со слепым. Давай сменим тему.

— Как? Следующие тридцать девять километров ты не хочешь говорить о балеринах, с которыми не спал?

— Трое мальчишек пошли кур воровать, — начал Коля таким тоном, каким рассказывают анекдоты. Когда их рассказывал он, у него появлялся странный акцент, хоть я и не мог понять чей и почему Коля считает, что с акцентом смешнее. — Крестьянин их услышал и побежал в птичник. Поэтому мальчишки прыгнули в три мешка для картошки и спрятались.

— Длинный будет анекдот?

— Крестьянин пинает первый мешок, а мальчишка: «Мяу!» Котом, значит, прикинулся.

— О… котом, значит, прикинулся?

— Я же сказал. — Коля обернулся ко мне: не собираюсь ли я с ним спорить?

— А я и так понял, что он прикинулся котом. Раз говорит «мяу» — значит, котом прикидывается.

— Ты на меня опять дуешься из-за того, что я с Соней переспал? Да ты никак в нее влюблен? А с этим… как его… тебе разве плохо было? С хирургом? Вы с ним так трогательно смотрелись возле печки, свернулись калачиками…

— А что у тебя за акцент? Хохляцкий, что ли?

— Какой еще акцент?

— Ну, ты когда анекдоты рассказываешь, у тебя каждый раз дурацкий акцент.

— Послушай, Лев, львенок мой маленький, прости меня. Я знаю, тебе нелегко лежать всю ночь, зажав свой уд в кулаке, и слушать, как она счастлива…

— Что дальше-то было в анекдоте?

— …но я тебе слово даю. Тебе еще не исполнится восемнадцати, как… Когда у тебя день рождения, кстати?

— Да пошел ты.

— Я познакомлю тебя с девушкой. Рассчитанное пренебрежение! Не забывай.

Все это время он шел по рельсу, одну ногу ставя точно перед другой, ни разу не оступился, вниз не посмотрел. И шел он при этом быстрее, чем я по земле.