Игорь Болгарин - Чужая луна

На столе в беседке появились различные турецкие сладости, кувшин с крепко заваренным чаем. Марусю угостили шербетом и унесли в дом. Мустафа спросил, не нужно ли еще что и тоже удалился. Они остались одни. Разлив чай по стаканам, Слащёв сказал:

— Если имеешь что сказать, говори. И не бойся, тут нас никто не услышит.

— Ты ведь уже понял, я не из робкого десятка. Вопрос такой: домой, в Россию, хочешь?

— Мимо! — коротко сказал Слащёв.

— Не понял.

— Есть вопросы, на которые я не хочу и не буду отвечать. Этот — один из них.

— Война кончилась. ВЦИК объявил амнистию.

— Я хорошо помню, что ты для меня сделал. И хотел бы тебе поверить. Но не будем друг друга обманывать: она на меня не распространяется.

— Она распространяется на всех.

— Я — «кровавый генерал». Сам читал в ваших листовках.

— Война кончилась. Если вернешься с добрыми намерениями, эта амнистия распространяется также и на тебя.

— Война не кончилась, и такое не забывается, а значит — и не прощается.

— Я говорил о тебе с Дзержинским. Я тебе гарантирую, ты можешь мне не верить. Но тебе гарантирует прощение Дзержинский.

— Это — слова. Не всем словам можно верить.

— Что тебе нужно? Письмо Дзержинского?

— Над ним есть Троцкий.

— Я полагаю, на эту тему Дзержинский говорил с Троцким.

— Троцкому я много перца за штаны насыпал. Не простит.

— Я не рискнул бы отправиться к тебе, если бы не был уверен, что тебе нечего бояться.

— Я знаю, что ты веришь им, иначе не отправился бы ко мне. Но, по-моему, это мышеловка. Троцкий — человек мстительный. Он не забывает обиду, — и после долгого молчания Слащёв спросил: — Ну, скажи, зачем я им? Им Врангель нужен. Почему они не послали тебя к нему?

— Потому что он мне не поверит, и потому, что у него есть какой-то уголок, кроме России.

— Думаешь, у меня нет?

— Нисколько не сомневаюсь, что нет. Иначе ты не сидел бы здесь.

— Логично, — согласился Слащёв. — Давай начистоту! У меня семья: жена, дочь. Ну, вернусь я в Россию. И что? Я всю жизнь воевал. Но в вашу рабоче-крестьянскую меня не возьмут. Ничего другого я не умею. Скажи, каким способом я смогу заработать у вас там семье на кусок хлеба?

— Не пропадешь ни ты, ни твоя семья.

— Это, опять же, слова. А я гордый. Я далеко не на каждую работу пойду. У меня неуживчивый характер. Меня нельзя унижать. Униженный, я делаю много глупостей. Порой непростительных.

— Не исповедуйся! Я не священник, — улыбнулся Кольцов. — Я сказал то, во что верю. А тебе решать.

Вроде бы исчерпан разговор. Но уходить не хотелось, и он понял, почему: к ним ни разу не вышла жена. А ведь он спас тогда и ее. Почему она не вышла? Почему Слащёв ее ни разу не окликнул, не позвал?

— Нескромный вопрос, — сказал он Слащёву: — Я ухожу, но так и не поздоровался с твоей женой.

— А мы поменялись с нею ролями. Я ухаживаю за Маруськой, а она работает гувернанткой у одного богатенького жулика. Пока я воевал, он наживал на нашей крови капиталы. Такая вот метаморфоза! — и после длинной паузы он куражливо добавил: — А что! Вполне могу ухаживать за детьми. Мне это даже нравится. Буду работать у вас там нянькой в каком-нибудь детском инкубаторе. У вас, говорят, будет теперь все общее: жены, дети.

— Ты начитался много глупостей. Выбрось их из головы.

— Подумаю.

Кольцов решительно встал. Продолжать разговор дальше не имело смысла. Зерно вброшено. Предложение вернуться в Россию Слащёв никогда и ни от кого не получал и, соответственно, не рассматривал. Ждать сейчас от него большего, чем он уже сказал, не имело смысла. Через несколько дней он наведается к нему еще раз, чтобы узнать, какие новые мысли родились в его голове. И тогда примет какое-то решение.

— Уходишь? — спросил Слащёв.

— Если пригласишь, еще зайду.

Он проводил Кольцова к калитке. Шли медленно.

— Да, бывает ведь такое, — с некоторым удивлением задумчиво сказал Слащёв.

— Ты о чем?

— О тебе, о себе. Скажи мне кто, что мы с тобой еще встретимся… Такое и во сне не приснится. А может, это, и правда, сон?

— Один человек мне как-то сказал: в жизни такое бывает, чего не может быть, — вспомнил Кольцов слова Деремешко. — Ну, будь здоров!

И, уже на улице, когда Кольцов отошел от калитки, Слащёв окликнул его:

— Слушай, комполка!

— У меня есть имя — Павел Андреевич. Фамилия не обязательна. И комполка я тогда был случайно: друга убило.

— Догадываюсь, ты по другому ведомству. Хоть скажи мне, где тебя искать, если в моей дурной голове возникнет мысль еще раз повидать тебя?