Виталий Шевченко - Константиновский равелин

И никто не увидит в темноте, как, согнувшись под накинутым плашом, изнемогает в ознобе комиссар Калинин. Пуля, застрявшая в ноге, уже обволоклась упругой резиновой опухолью. Ноет простреленная рука. Словно раскаленная, горит голова, а на лбу выступает холодный пот. Но ни единый стон не слетит с губ комиссара. Да я сам он в этот миг не здесь, а далеко-далеко, в Москве, рядом с женой и сынишкой, рядом, может быть... в последний раз...

И никто не увидит в темноте, как сидит рядом с Ларисой Алексей Зимскнй и, осторожно держа ее за руку, впервые перейдя с ней на «ты» и сладко немея от этого непривычного, сразу поставившего его рядом с ней местоимения. взволнованно и тихо говорит:

— По приказанию Евсеева ты уходишь с группой Булаева. Жаль, мне придется еще остаться! Но ничего! Я просил Булаева — он тебе поможет! Вначале плыть по бонам совсем легко — только держись за трос! А дальше Булаев с одним матросом будут буксировать доску — вот за нее и станешь держаться! Доплывешь!

И Лариса дружески пожмет его пальцы, благодарно и нежно пожмет, не сказав ни слова, но будет это пожатие негасимым огоньком надежды на самое лучшее, о чем он только смел мечтать...

Когда Юрезанский взобрался на крышу, плотный, напористый ветер с моря чуть не сбил его с ног.

«Шалишь, брат!» — улыбнулся главстаршина.

Прямо над головой то резко, как выстрел, хлопал, то дробно трещал вибрирующими краями в струнку вытянутым по ветру флаг. Юрезанский решительно снял фалы с утки, но т\*т почувствовал, как к горлу подкатил горячий, обжигающий комок. Главстаршина вдруг со страшной отчетливостью увидел себя со стороны: один в черной ночи, окруженный заревами далеких и близких пожаров, он спускает последний советский флаг на этом клочке нашей земли.

Все еще не решаясь потянуть фалы вниз, он стоял, запрокинув голову, бессознательно любуясь гордым полотнищем, тенью реющим в черном небе, и не замечал, как по щекам и по подбородку катятся торопливые, рожденные отчаянием слезы. Наконец медленно, как только позволяли негнушнеся руки, он спустил флаг до самой крыши, сложил рвущееся на волю полотнище и припал к нему губами. Свежим запахом моря и пороховым дымом пропахло боевое знамя равслиновцев. Юрезанский спрятал его за пазуху и снова посмотрел вверх. Жалкой сиротливой палкой торчала теперь в небе оголенная мачта. Печально гудели натянутые ветром фалы. И Юрезанский, не выдержав, прижался горячим лбом к струганому холодному дереву и тихонько застонал, слегка покачиваясь, стиснув со скрежетом зубы. И только мысль о том. что сейчас над равелином взовьется сигнал, полный презрения к врагу, заставила его очнуться и действовать быстро и энергично. Он подошел к ячейкам с флагами, безошибочно набрал в темноте нужное сочетание. Полоскаемые ветром флаги рвались из рук. точно живые, точно им не терпелось поскорей заполнить веселым треском зияющую над равелином пустоту.

И когда они. поднятые, растянулись в ряд, будто догоняя один другого. Юрезанский, облегченно вздохнув, стал спускаться с крыши.

Когда он тихонько постучал в дверь кабинета Евсеева, ему не ответили. Он слегка приоткрыл дверь и увидел, как капитан 3 ранга подошел к согнувшемуся Калинину, ласково положил на плечо руку:

— Что, плохо, Ваня?

— Плохо. Лихорадит, — сознался комиссар, поеживаясь под плащом. — Из-за ноги все!

Он со злостью закатил штанину.

— Мм-да-а... — поморщился капитан 3 ранга, нс зная, чем облегчить страдания товарища. — Жаль, Ланская ничего не сможет сделать!

— Вы к кому? — увидев Юрезанского, обратился к нему Калинин, не любивший сочувствия и знавший, что ему ничем не помочь.

— Разрешите доложить! — шагнул вперед главстар-шнна из темноты коридора.

— Сняли?! — всем корпусом повернулся к нему Евсеев.

— Так точно! Здесь! — указал себе на грудь Юрезан-ский. .

Евсеев сделал к нему шаг, будто желая удостовериться, будто не веря, что флаг, боевой флаг лежит за матросской тельняшкой, а не реет там, в высоком небе, но потом вдруг передумал, остановился и сказал, строго сдвинув брови:

— Берегите его! Берегите больше жизни!

Юрезанскнн чуть усмехнулся — он уже давно не думал о своей жизни и знал, что Евсеев сказал это так, просто по привычке.

— Ну! — продолжал Евсеев, протягивая руку. — Теперь — идите! До встречи на том берегу! (Он торопился продолжить разговор с Калиннчем.)