«Если бесчинствуют офицеры, то что говорить о казаках, о нижних чинах. Донцы возродили старые казачьи традиции и дедовские обычаи «ходить за кафтанами да дуванить чужое добро». Они забыли, что охотятся не за купеческими стругами, бросая клич «сарынь на кичку», а за мужичьим скарбом, что это не туретчина XVII века, а русская земля и что грабят-то они русский народ, породивший казачество. И не сегодня, так завтра народ могучей рукой осадит скакуна, добытого у того же мужика, и скажет он родному сыну: «А ну, слазь с коня, окаянный сын, я тебя породил, я ж тебя и убью, подлая собака...» И близок час!»
Быльников закрыл дневник и, склонившись над ним, долго сидел задумавшись. Перед ним проходит вся его так незадачливо сложившаяся жизнь — вереница скучнейших лет, когда год кажется десятилетием. Да. Вера была права. Он помнит, как она плакала и просила его остаться, потому что любила. Она не пошла за ним, любя родину сильнее. И любовь эта выше и прекраснее. А он болтал о каком-то долге. Жестокое и непростительное заблуждение. Быльников резко встал и прошелся по комнате. Непонятная сила еще удерживала, не пускала его, словно ступал он по клейкому полу, с трудом отрывая от пола ноги. «Ну хорошо, — соглашался он и задавал себе вопрос: — Но что же дальше?» И когда ему нарисовался переход на сторону красных как логическое завершение 'его размышлений, он испугался и удивился. Но лишь’только ему представилось,- как все это может -произойти, юн засмеялся. Предприятие было заманчивым, но страшноватым, и осуществить его не так-то легко.
«Допустим, что я подговорю казаков, но это долгая и небезопасная история. А если увести с собой пол-сотни якобы в разведку? Дело тоже рискованное».
Идея о побеге взволновала его и стала приобретать все более и более ощутимые формы. На душе стало легче, и сам он весь преобразился. Итак решено. Он заручится согласием двух-трех казаков, а те сами найдут охотников среди своих товарищей, уже давно истосковавшихся по дому. К таким он присмотрелся. Это ординарец Кучумов и казак Додонов. Надо действовать немедля и быстро.
— Кучумов! — позвал он казака.
Казак d лукавым лицом и хитроватыми глазами вскочил в комнату и остановился перед сотником.
— У тебя есть водка?
— Никак нет, господин сотник, — улыбнулся Кучу мов.
— Ну и не надо... Ты всегда улыбаешься, тебе, должно быть, очень весело.
— Никак нет...
— Садись Кучумов. Садись!Я тебе приказываю.
Казак сел.
— Ты вот, Кучумов, не хочешь воевать... — начал Быльников.
— Никак... — попытался вскочить казак.
Быльников удержал Кучу.мова за гимнастерку.
— Да сиди ты... тараторка. «Никак, никак...» Вчера ты с казаками был на постое в одном доме. Соседка рассказала, что хозяин — коммунист, ушел с красными. Ты возмутился: «Мы уйдем, а придут красные, и доносчику не поздоровится» — и пообещал о доносе рассказать хозяевам.
Улыбка исчезла с лица Кучумова.
— Успокойся, казак. Нас никто не слышит, и о нашем разговоре никто не узнает. А теперь расскажи, что вчера вершил хорунжий Назаров?
Кучумов попробовал улыбнуться, но мигом смахнул улыбку и опасливо осмотрелся. На лбу выступили крупные капли пота.
— У реки Сосны из нагана расстрелял двух коммунистов, их баб изнасиловал.
— У тебя есть дети, жена?
— Есть.
— А хотел бы ты их видеть?
— Да, — вздохнул казак.
— Вот видишь, Кучумов. Значит, войну надо кончать?
— Да кубыть так.
— Так, Кучумов.
— А еще слыхал, — осмелел казак, — господин Назаров сбирается взять с полсотни казаков, захватить барахлишко да податься на До-н.
— Ах, -вот оно что! Любопытно, любопытно! — нервно засмеялся Быльников. — Ну, иди. Только, — он нахмурился и погрозил пальцем, никому ничего не болтай.
— Спаси бог!
Казак выбежал на улицу громко стуча сапогами.
Быльников открыл четырнадцатую страницу своей тетради и записал:
«Вчера хорунжий спросил у захваченного в плен краснотрмейца: «Когда мы перебьем вас? Когда вы устанете воевать, будь вы прокляты?!» Тот ответил: «Лес ножом не вырубишь. Мы только начали, а кончим, когда от вас ничего не останется. Уж это будет только так. Вас все менеет и менеет, а нас все прибывает»/
Читать дальше