Михаил Булавин - Боевой 19-й

Товарищи! Настала минута, когда нужно действовать. Организовавшись в мелкие боевые отряды, мы можем наносить большой урон зарвавшимся бандам, чем окажем большую помощь нашей дорогой Красной Армии — загнать подлых губителей нашей революции в волны Черного моря, чтобы раз и навсегда положить конец притязаниям на нашу свободу, нашу землю и наш труд.

В городе Тамбове при военно-революционном комитете организуется добровольческий отряд, задачи которого ограждать уезд от налета разведочных отрядов генерала Мамонтова. Военно-революционный комитет призывает граждан оказывать ему всеми мерами помощь, принять участие в защите уезда и записаться в отряд добровольцев. Запись производится в революционном комитете.

Военревко м».

Первым нарушил молчание Петр Васильевич. Он стал рядом с Устином, разгладил усы и снял картуз.

— Ну, товарищи, понятно вам, что рассказано в этой бумаге нашей советской властью? — С этими словами он высоко поднял над головой воззвание.

— Чего и понятней, малый ребенок поймет... — заметил Клим.

— А как же и что порешим?

— Оружия-то нет. Какое же вы войско? — опять поднялся дед Федор.

— Подожди, дед. Дай, Петр Васильевич, я скажу, — попросил Устин. — Товарищи! Я только два дня как с фронта, и вы можете мне поверить. Казаки Мамонтова идут сюда большой кавалерийской массой. Они захотят, чтобы вы вступали в белую армию. Они будут отнимать лошадей, фураж, хлеб. От них отбиться у нас нет оружия, а придут казаки — большое разорение будет. Я так, товарищи, думаю: возьмем мы своих лошадей, у «ого есть, да поедем в город, в отряд, да не мешкать, пока нас тут не прихватили казаки.

— Ах, чтоб им треснуть! — заговорил Клим. — Надо, Семен, пожалуй идти.

Семен глубоко затягивался дымом.

— Петр Васильевич, да и ты, Устин Андреевич, — попросил Зиновей, — не торопите нас. Дайте подумать час, другой... Все ж таки бабы, ребятишки.

— Думайте, товарищи, — ответил Груздев, — мы рассказали все, а там ваша добрая воля. Потом чтобы не раскаивались.

Долго стояла толпа на улице, гомонила, стихала, расходилась, сходилась. Обо всем, казалось, перегово-

рили, все было ясно, но каждый ждал: а не скажет ли кто-нибудь такое, за что можно было бы уцепиться и найти другой выход? Но другого выхода не было.

К вечеру Устин записал пятнадцать человек. Клим притащил спрятанный им наган и сознался:

— Bo-время не сдал и боялся его оказывать, а тут, вишь, пригодился.

Семен принес винтовку и австрийский кинжальный штык. Но больше всех удивил односельчан дед Федор.

— Ты что, никак с нами в отряд надумал? — посмеялся Устин, когда пришел дед Федор.

— Эх, кабы я был молод! — с сожалением вздохнул старик и положил на стол старую шашку, без эфеса и ножен, пояснив:

— Внучок ею щепу колет, может в недобрый час и сгодится.

У Зиновея дрожали руки; он очень волновался и никак не мог свернуть цыгарку.

— Тебя что трясет? — спросил Устин.

Зиновей махнул рукой:

— Настюха моя голосит, слезами изошла.

— Эка, ты не совладаешь с собой, — ответил с укоризной Петр Васильевич. Он знал Зиновея как боевого фронтовика и, вынув свой наган, сказал: — Я как председатель и все одно должен оставаться здесь, то ни к чему мне оружие. На, возьми.

Зиновей сразу повеселел.

Устин переписал .людей, приказал готовиться, чтобы рано утром выступить в город. Попрощавшись с товарищами, он остался с Груздевым в сельсовете с глазу на глаз.

Стоял теплый вечер. По улице скрипели возы. Крестьяне возвращались с поля, свозили на гумна пшеницу. На токах глухо постукивали цепы. Одинокий голос девушки выводил страдание. От горизонта медленно и лениво . отделялся кроваво-красный месяц, Груздев почесал за ухом и, завалив набок картуз, сказал:

— Обобрал ты меня, Устин. Мужиков у меня и так маловато было, а теперь я как шах, один над бабами воевода. — Он лихо закрутил усы и засмеялся.

— Ничего, Петр Васильевич, и мужики у тебя еще есть, и ребятишки какие уже повзрослели.

— Как сказать, а больше половины актива, почитай, ты у меня сгреб. Ну, ничего не; поделаешь, раз надо... И откуда его нечистая сила, этого Мамонтова, на наши головы принесла? Ведь, скажи, чисто саранча.