Михаил Булавин - Боевой 19-й

— Слушай Мою команду!

Тонкий казачий пояс стягивал в талии его статную фигуру, голубая кубанка была лихо сбита на затылок. Он взялся за повязку, поправил ее и, привстав на стременах, закричал:

— Первая сотня, за мной, флагом... а-арш!..

На месте стоянки осталась степь, выжженная кострами, истоптанная лошадьми, покрытая навозом.

Назаров оглянулся. Сзади колыхалось море голов.

«И конца не видно. Вот она, силища какая», подумал он. Над головами конников высоко стояли пики. К Назарову подъехал сотник Быльников. Он выразительно поднял брови и, указывая нагайкой на лежавшую в копнах желтую пшеницу, сказал:

— Сколько неубранного хлеба!

Назаров усмехнулся. Черная повязка сползла со щеки. Сотник, бросив взгляд на багровый шрам, уродующий лицо хорунжего, проговорил:

— А здорово они вас, хорунжий, тяпнули.

Сочувствие, выраженное таким образом, показалось

Назарову грубым. Он ничего не ответил, но огрел нагайкой коня так, что сотник не мог не заметить обиды Назарова. Хорунжий отвернулся, поправил повязку, стал поглаживать ее ладонью.

Быльников протянул Назарову деревянный портсигар с дешевыми папиросами.

— Пожалуйста, закурите ростовских, пока до Москвы доберемся.

— Благодарю. Я не курю.

Ехали молча. Сзади тихо переговаривались казаки. Быльников глубоко вдыхал папиросный дым, влажный запах конского пота, прислушивался к монотонно грохочущему потоку людей, мутному от пыли. Он скучающе смотрел на крупы лошадей, поматывавших хвостами, на сутуловатые спины казаков, как бы наискось* перерезанные винтовками. По временам оглядываясь, он видел в облаках пыли сотни кланявшихся лошадиных морд, замечал фигуры всадников, выдвинувшихся из строя.

Вон левофланговый конопатый казак с маленькой, точно наклеенной, черной бородкой натягивает повод. Конь, вздыбясь, задирает морду, скалит белые плашки крупных зубов и, кося глазами, пятясь, становится в свой ряд. Казак склонил голову и долго так едет.

В середине рядов мелькает чье-то бледное лицо с острым голым подбородком. Этот — совсем мальчишка. Он вертится в седле и не то пугливо, не то удивленно смотрит по сторонам.

Впереди кареглазый казак с вьющейся чуприной.

Он то и дело облизывает губы, сплевывает. Гнедая кобылка идет под ним спокойно, будто дремлет. Казак разговаривает с едущим рядом приятелем, слегка наклоняется к нему, а тот, смуглый, с лукавым лицом, беззвучно смеется. У него нет двух передних зубов, оттопырен погон и сбита набок кокарда. Это идет к его лукавому хитроватому лицу.

«Как все это однообразно, серо...» О чем думает каждый из них? О набеге ли, который обещает богатую добычу? О защите ли Донского края от большевиков? Да и подлинно ли о защите? Или в самом деле о далеком походе на Москву?

Ни конопатый казак с черной бородкой, ни мальчишка с пугливо-беспокойным лицом, ни всадник с хитроватыми глазами не расскажут ему о своих сокровенных помыслах.

— Да-а, силища, господин сотник, — вдруг проговорил Назаров, поглаживая изуродованную, щеку. — Весь Дон течет.

Быльников вздохнул:

— Тяжело Дону вспять потечь.

— Я не, понял вас, господин сотник.

— Не поняли? .. Течет Дон от Иван-озера до Азовского, до самого моря... — проговорил Быльников, глядя задумчиво вдаль, и, резко повернувшись к Назарову, почти злобно спросил: — А вы куда течете,, хорунжий?

Назаров смутился.

— Я не понимаю вас, господин сотник.

— Я говорю о походе... Закурите ростовских, пока до Москвы... — и сотник протянул все тот же деревянный портсигар с дешевыми папиросами.

— Благодарю, я не курю.

— Дешевые?

— Нет, вообще...

— Ах, да... Видите ли, корпус — это совсем немного, хорунжий, для разгневанной России. Десять тысяч против трех миллионов... Вы понимаете, конечно, что... Да знают ли казаки цели, настоящие цели и задачи похода?

— Будьте покойны, господин сотник, Им не впервой. ..

— На Дон бежать?

— Нет, нет. Они хорошо усвоили задачи и цели похода.

— А вы помните измены вешенцев казачьему делу, атаману Краснову? То они домоседы, сами по себе, шкурники, то — за красные банды.

— Это было. Теперь лед на Дону пробит, Дон бурлит. ..