Михаил Булавин - Боевой 19-й

— Отвоевался я. По чистой, — печально проговорил Семен. — А у вас какие перемены? — Семен сел. — Что в селе делается? Как Груздев поживает?

Наталья не сдержалась и заплакала.

— Груздева белые расстреляли.

— Петра Васильевича?!

— Рощина Ерку в куски изрубили.

— Про того я знаю. Это еще в мою бытность. А вот Петра Васильевича..'. Да-а. Гляди-ка, какое дело. Вечная память ему.

Наталья вытирала глаза, Семен хмурился и смотрел перед собой. Он ловко скрутил тремя пальцами правой руки цыгарку, закурил и с трудом выговорил:

— Ия горькую весть принес Любахе Петрушевой. Клим убит.

— Ой, Лю-убушка! Горькая головушка!.. — запричитала Наталья.

— Ну, Наташа, будет, не мути ты мою душу,— попросил Семен.

Вышла Арина и бросилась на шею Семену. Все вспомнилось. Старое горе смешалось с новым и прорвалось в бурных женских слезах.

— Да цыцте вы, бабы, — махал перед ними Семен своей культей, — не шумите вы.

Из дверей мельницы выглядывала черная голова Мокея. Он злорадно улыбался.

— Ну, поехали, поехали, — торопила Арина.— Свези Семена, а потом вертайся, Наташа.

Дорогой Наталья осторожно спросила Семена об Устине.

-— Последний бой мы вели возле станции Тамбов, — рассказывал Семен, — тут меня три раза, поранило, и больше никого я не видел. Не помню уж, как меня товарищи вынесли из боя, только через какое-то время я опамятовался в госпитале. И как приключилось это заражение, значит, крови, то доктор сказал: либо тебе, Семен, помирать, либо жить без руки. Ну, я согласился жить. А Устин, стало быть, подался дальше. Горяч он в бою, меры нет. Как шальной, в самое пекло кидается. Где он теперь — и не скажу, Наташа, не знаю.

Вечером весть о возвращении Семена Быкова облетела все село. Стало на одного мужика и на одну вдову больше. Радость ходила в обнимку с горем. Потемнела Любаха, потухли глаза, и сразу будто на десять лет постарела. Детишки присмирели, тихо и печально в хате Клима Петрушева. Долго еще будет Любаха плакать, просиживать у окна длинные осенние ночи и в неизбывной тоске своей стонать и звать дорогого мужа.

Приходили к ней бабы. Утешали.

— И наше сердце гложет боль. Но не поддавайся лиху, что же делать, слезами горю не поможешь.

— Уж так повелось. Мужикам нашим — воевать, а нам, бабам, — страдать. Терпи да ребятишек расти.

Анюте Быковой трудно было смириться с тем, что муж без руки. Глянет на Семенову культяпку, подожмет губы и из хаты вон. Выплачется и снова в хату.

Пришел новый председатель сельсовета, бедняк Федот Тычков, и на жалобы Анюты спокойно сказал:

— Абы не без головы. На тот случай и даны две руки человеку. Ты радуйся. Твой вот вернулся, а Люба-хин никогда не вернется. Понимать надо.

Он подробно расспрашивал Семена о положении на фронте, о земляках, о том, что делается в городах и как живут там люди, и чем думает теперь заняться Семен.

—: Как чем! — удивился Семен. — Крестьянством.

— Трудно тебе будет..

— Понятно трудно, Федот Лукич, но надо прилов-чаться. Вот вишь, как кручу цыгарки, — показал ой.

— Их вовсе можно бросить, цыгарки-то. Ты вот головой шевели.

Они выпили и закусили.

— У меня струмент есть, — продолжал Семен мечтательно, — топор, пила, фуганок. Плотництвом, сто-лярством займусь.

Федота Лукича от хмельного бросило в пот, он раскраснелся и от второго стаканчика отказался наотрез.

Прощаясь, еще раз заметил:

— Тебе теперь головой больше работать надо, а не р»укой. Ну, поглядим еще, обмозгуем. Староват я стал, Семен. Ноги не держат, на уши и глаза ослаб. Мне пора, брат, на печь, да делов пропасть. Ну, будь здоров!

Не прошло и недели, как Семена вызвали в сельсовет.^ Его ожидали представитель из укома партии Чекунов и Федот Лукич.

Федот Лукич, пододвинув к столу табуретку, жестом пригласил Семена сесть. Чекунов снял пенсне и, протирая платочком стекла, смотрел на Семена близорукими глазами. На нем была кожаная фуражка с (красной звездой и новая солдатская шинель, длинные полы которой почти скрывали ботинки с туго намотанными обмотками. Через плечо висел в кобуре револьвер.

— Здравствуйте! — он надвинул на нос пенсне и подал Семену руку*