Михаил Булавин - Боевой 19-й

Что произошло дальше, ни Паршин, ни Смирнов не видели. Белоказаки перешли в наступление. Перестрелка усилилась.

Паршин готовился к контрнаступлению, но из опасения попасть под огонь вражеского бронепоезда удерживался до последней возможности. Он злился, ожидал каких-то изменений и, когда медлить уже было невозможно, поднял цепь стрелков и с яростным криком «ура» повел в бой.

В это время у вокзала произошла короткая, но жестокая схватка. Ничего не подозревая, белоказаки стали загонять прикладами на площадку бронепоезда мнимо сдавшихся в плен. Были мгновения, когда Устину казалось, что все провалилось. Он держался позади, плотно сжав зубы, и уже приготовился к свалке, которая ничего хорошего не обещала. Но в какую-то последнюю секунду тяжелая дверь бронепоезда открылась и оттуда выскочил офицер. Кто-то истошно крикнул: «Бей!» и выстрелом из нагана уложил его. В следующий момент Устин метнул в открытую дверь гранату и после взрыва бросился туда сам. За ним ворвалось еще два бойца. Около поезда еще шла перепалка, из вокзала выбежала на помощь вторая группа с винтовками. Обезоружив офицера, сопровождающего паровозную бригаду, защитники захватили бронепоезд. Произошло это так внезапно и быстро, что взятая в плее и выведенная на путь команда, никак не могла прийти в себя.

Среди пленных белоказаков стоял офицер в английском френче и в староармейской русской фуражке с коротким вдавленным козырьком. Он растерянно озирался по сторонам, не успев рассмотреть тех, кто захватил поезд. На его бледном лице нервно подергивался мускул. Он вздохнул, приподнял плечи и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

— Я ничего не понимаю.

Белоказаки, наступавшие по всему участку, встретив упорное сопротивление, пришли в замешательство. Они не видели поддержки со стороны своего бронепоезда, но когда убедились, что он движется назад и ведет огонь по ним, стали поспешно отходить.

Смирнов догадывался, что план Паршина удался. У него никогда еще не было так легко на душе, как сейчас. Его отряд уже оставил позади перекидной мост и упрямо двигался вперед. Враг отступал. Хорошо бы сейчас увидеть Паршина и пожать ему руку. Но внезапно Смирнов почувствовал острую боль в пояснице. В глазах помутилось. Спотыкаясь и почти касаясь руками земли, он клонился все ниже и ниже, сделал еще два-три шага и рухнул. Перед ним кружились деревья, дома, люди, но он не мог дать себе отчета в том, что с ним случилось,

Когда захваченный бронепоезд пошел назад к Сельскохозяйственному институту, на помощь ослабевшим в бою защитникам, Смирнов лежал за перекидным мостом, глядя потухающим взором в небо, по которому неслись низкие осенние тучи.

Несколько бойцов вызвались доставить командира в госпиталь, но он пришел в себя.

— Не надо... Бронепоезд? — тихо сказал он.

— В наших руках, товарищ командир.

Он слабо улыбнулся.

— Идите же туда, где вы необходимы.

Смирнов не слышал и. не чувствовал, как бойцы бережно положили его на шинель и понесли сквозь визг пуль, прикрывая собой, в безопасное место.

XI

Госпиталь шумел, волновался. Легко раненные, опираясь на костыли, перекочевывали к окну. Врачи, сестры и няни сбились с ног. Тревога в городе нарастала с каждым часом, угнетающе действуя на раненых. Одни заявляли, что они совершенно здоровы, и просили, чтобы их выписали и направили в воинские части, другие, прислушиваясь к приближающейся пальбе, сползали с коек и тянулись к окну. И только когда затихала стрельба, наступало некоторое успокоение. Уговаривая раненых, сестры и врачи волновались сами, не зная, какая судьба постигнет город в последующий час. Скоро в госпиталь стали поступать новые раненые. Они были источником сведений для давно лежавших. У вновь прибывших допытывались, как идут бои, сдадут красные или отстоят город. Но ответы были самые разноречивые;. Они зависели от боевого участка, на котором сражался боец, от степени ранения, самочувствия и, наконец, от веры или неверия. Каждый делал свои выводы и заключения.

В одной из групп раненых оказался солдат-белогвардеец. Его расспрашивали тоже. Но он только мычал, морщился и, узнав, что в госпитале подавляющее большинство раненых красноармейцы, говорил: «Не могу знать». Он мученически кривил лицо, с шу« мом втягивал сквозь сжатые зубы воздух и тихо сто-* нал.