И они заговорили об общих родственниках и знакомых рангом не ниже графского (упомянутый барон фон Б. общим знакомым не был). Нас окончательно перестали замечать. Новой темой стала предстоящая свадьба принцессы Марии Адельгунды Гогенцоллерн и его королевского высочества принца Константина Баварского («in Bayern», а не «von»). Количество известных двум аристократам частностей и сплетен потрясло бы даже репортера светской хроники.
Грубер начал выказывать признаки раздражения и в какой-то момент, словно продолжив прерванную беседу, громко заговорил со Швенцлем о Витгенштейне и каком-то неведомом мне пражском Якобсоне, скорее всего еврее. Швенцль охотно его поддержал. Не разбираясь в филологических тонкостях, я тем не менее ожесточенно закивал, удовлетворенно замечая краем глаза, как вытянулись лица у обладателей княжеской крови. От Якобсона, посредством непонятой мною цитаты, Грубер умудрился перейти к современнейшей русской поэзии.
– Лично мне этот Маяковский очень даже нравится! – решительно заявил он и уставился князю Джиму прямо в глаза. Тот испуганно вздрогнул и поглядел на Грубера, как на змею размером с анаконду и на бомбу с часовым механизмом. – Живи он в Германии, он стал бы певцом национальной революции. У него, кстати, есть кое-что и о Крыме. Эвакуация Севастополя, двадцатый год… Помните, Дитрих, занятную поэмку? О революции и Гражданской войне. Как же она называется? Черт…
– «Хорошо»?
– Да, разумеется! «Хорошо» – и это на самом деле неплохо.
И Грубер, небрежно вылив в рот содержимое рюмки, разразился русскими стихами, крайне неприятными для Джима Волконского. Почему – я понял на следующий день, когда зондерфюрер мне их перевел.
От родины
в лапы турецкой полиции,
к туркам в дыру,
в Дарданеллы узкие,
плыли
завтрашние галлиполийцы,
плыли
вчерашние русские.
Князь Джим побледнел. Фон К. ничего не понял, но за компанию – вот она, классовая солидарность – сделался бледным тоже. Грубер же, вполне собой довольный, принялся рассказывать мне и Швенцлю о своей командировке в Ленинград, о Ленинградском отделении Академии наук СССР и о Ленинградской консерватории. При этом «Ленинград», в различных сочетаниях и с различными суффиксами, прозвучало не менее двадцати раз, наряду с аббревиатурами РККА, РККФ, наркомат и Осоавиахим.
В какой-то момент фон К. содрогнулся всем телом, как будто проглотивши кость. Князь Волконский сделался чертовски любезен. Пил вино, рассказывал анекдоты, чуть ли не обнимался с Грубером и пел непонятно зачем «Германия выше всего». Мне стало немного стыдно – чудные ребята, компанейские, свойские, до чего же я был к ним несправедлив. Пожалуй, в аристократах и в самом деле есть что-то такое… Врожденное, чего у нас, простых смертных, не будет уже никогда. Как жалко, что это уходит. Бедная наша Европа, скоро она превратится в Америку.
Из мемуаров князя Якова Волконского «Былое. Т. 3. Распятая Европа» (Лондон, 1978)
«В Крыму, куда я приехал для ознакомления с состоянием наших имений и с целью выяснения настроений русского народа, имел место неприятный и крайне опасный для Сопротивления инцидент. Два агента гестапо и подозрительный итальянец (возможно, действительно звавшийся Росси, но скорее всего представившийся «красным», чтобы над нами поиздеваться) нахально провоцировали меня, подвергая оскорблениям мою несчастную Родину и Белое Движение. Лейтенант фон К., убежденный антинацист, отозванный из армии по причине отдаленного родства с императорской фамилией (гитлеровская клика опасалась, что гибель или подвиги ее представителей могут иметь последствием рост монархических настроений в рейхе), был заметно встревожен и незаметно подал заранее условленный знак. Не поддавшись на грубую провокацию, мы сохранили себя для борьбы с гитлеризмом и тоталитарным варварством».
[Надо сказать, что Бруно фон К. и впрямь был связан с фон Штауфенбергом и после двадцатого июля сорок четвертого года, как и многие, был казнен. Князем Волконским, однако, никто не заинтересовался. Должно быть, по причине всегдашней неразберихи и путаницы компетенций в Великогерманской империи.]
Летчик, сказавший мне с Грубером, что русской авиации теперь не до нас, досадным образом просчитался. Среди ночи русские бомбардировщики скинули на Ливадию бомбы. По счастью, обошлось без пострадавших. «Сдается мне, – заметил Дитрих Швенцль, – война до сих пор не окончилась».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу