Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Був я вже на фронти, – медленно и убито говорил один, Мыкола, постарше и посолиднее, – алэ такого николы не бачыв. Голову пидняты не моглы… Командыра вбыло, комыссара вбыло, Васыля, сусида мойого, вбыло… Нэ знаю, чому я живый…

Другой, молодой и нервный, из того же самого села, что и Мыкола, молотил языком так быстро, что трудно было ухватить хоть слово. Ясно было одно – досталось ему крепко, и этот ужас пребудет с ним навечно. В отличие от него мы привыкали к войне постепенно. И кой-чему успели научиться, ощутили себя солдатами.

– Слушай, – сказал ему Мухин, – ты как-нибудь не так скоро, а то ведь я по-украински не очень разумию.

Молодой неожиданно обиделся. С трудом заставив себя говорить помедленнее, объяснил бытовику, что это вовсе не украинский, просто так говорят на Кубани, а с украинцами он, Сэмэн Луценко, не имеет ничего общего, потому что Кубань не Украина никакая, а Россия. Я усмехнулся. Самое подходящее было место и время для разъяснений. Впрочем, и мой последний разговор со Старовольским состоялся не при самых подходящих обстоятельствах. Да и Шевченко любил поболтать на похожую тему – и тоже, прямо скажем, не в институтской аудитории.

Я бы не вспомнил об обиде кубанца, да и вообще бы о нем позабыл – слишком уж многое случилось потом, – если бы не очередная селекция, состоявшаяся через несколько часов. Мы очутились тогда неподалеку от места, похожего на лагерь военнопленных. Обширное пространство обнесено было колючей проволокой. За проволокой в огромном количестве стояли, сидели, лежали безоружные люди, а с внешней стороны перемещались вооруженные, по двое или по трое. Лаяли псы. Некоторые из охранников были в немецкой форме, некоторые – непонятно в чем, но с непременной белой повязкой, вроде тех, что я видел раньше.

На этот раз фашисты искали не врагов, а украинцев. Дико звучит, но так оно и было. Из сборного домика у лагерных ворот, представлявших собой большие деревянные рамы со всё той же колючей проволокой, появился веселый и румяный субъект. В форме, похожей слегка на немецкую, но не серо-зеленой, а черной – и с повязкой на рукаве. Подойдя вплотную к нам – охранники с собаками быстро выстроили нас в три шеренги, – он с приветливой улыбкой произнес:

– Дэнь добрый, хлопци. Чого лякаетэсь? Нэ трэба мэнэ лякатысь, бо я свий, хоч и нэ для кацапив. Спытаты хо́чу, чы украинци е?

Я не сразу понял, на кой ему черт понадобились украинцы. Земляков, что ли, ищет? А он повернулся к нам левым боком и ткнул длинным пальцем в повязку на рукаве. Там красовалась немецкая надпись: «Ukrainische Polizei».

– Курва погана, – прошептал кубанец постарше, Мыкола. А другой, тот, что недавно обиделся на Мухина и говорил, что он совсем не украинец, вдруг, стараясь не смотреть на земляка, начал протискиваться из третьего ряда, где мы стояли, вперед.

– Я украинэць, я!

Полицейский поглядел на него с одобрением. Поправил пальцем черный ус.

– Добрэ, одын е… Звидкы будэш? Из Кубани? Козак? З сэла? Тэж непогано. Хто шчэ е з Кубани, старовыннои украинськои зэмли? З Полтавы хтось е? З Вынныци? З Кыеву? З Житомыру? Хто нэ хоче до табору, йды до нас! Служба добра, гроши е, горилка будэ… Погонымо жидив та кацапив из нашои батькивщчыны, из нашого Чорного моря.

Полицейский агитировал весело. Проходил вдоль строя, лукаво заглядывал в глаза, подмигивал, размахивал руками, сыпал шутками и прибаутками. Ему бы в цирке было работать или на эстраде конферансье. Потешать скучающую публику. Мне же было не до скуки. Прикрыв глаза от солнца, я увидел других «украинцев». Тех, диверсантов, в лесу, схваченных рабочими-истребителями. Как ползал перед Левкой по земле православный комсомолец, пограничник из Харьковской губернии. Как от них, собак, летели клочья. Как Старовольский кричал: «По фашистским тварям – огонь!» И живо представилось мне, как полетят когда-нибудь клочки от полицая, от кубанца этого гнилого. Когда вот только? Скорее бы.

– Господин полицейский, я украинец! – раздался еще один голос. Агитатор развернулся и, прищурившись, спросил:

– Украинэць? Нэ брэшеш? Якэ твое призвышче?

– Прозвище? В школе Мудохоем звали. А так Муходоевы мы.

Полицай хихикнул.

– А ну, кажи «хлиб та сало це найкрашча страва, хай живэ украинська дэржава».

Назвавшийся украинцем неуверенно и совсем не по-украински произнес:

– Хлеб да сало не отрава, нехай живет украинская держава.

Кубанец, вызвавшийся первым, посмотрел на него с презрением – и был, похоже, здорово удивлен, когда полицай похлопал кандидата в украинцы по плечу и великодушно объявил: