Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Прорвались из окружения, ищем своих. Вроде нашли. Так ведь, сержант?

Козырев насупился. Розовые щечки сделались красными. Опустив слово «госбезопасности», Старовольский существенно понизил его в звании. Крючковатый носик недовольно сморщился. Иной реакции, однако, не последовало. Хотя Старовольский ждал. Злой он стал последнее время, нервный. Особенно после истории с Земскисом.

«Знойное дыхание тыла», – шепнул мне на ухо Шевченко. Мухин, тоже шепотом, прокомментировал по-своему: «Ребята меряются пиписьками. У нашего, похоже, длиньше». Я, в свою очередь, подумал, насколько поразительное существо человек. Недавно почти что мертвый, он вдруг обнаруживает способность шутить.

Мухин оказался прав. Сержант госбезопасности проглотил пилюлю и вместо дальнейших расспросов сам объяснил лейтенанту, что он делает тут со своими людьми. Оказалось, что ночью в штаб истребительного отряда поступило донесение о высадке на мысе Толстом, в районе Константиновского равелина группы немецких диверсантов. На поимку было брошено несколько отрядов. Как обстояли дела у других, сержант госбезопасности не знал, а вот его люди наткнулись на троих, успевших просочиться глубоко в расположение наших войск. Завязался бой, появились потери. Но диверсантов повязали. Двое из них, правда, были ранены. Еще раньше, в другом месте, возможно во время высадки.

– И что интересно, младшой, – снова выдвинул свою «пипиську» сержант, – все трое наши.

– Какие еще «наши»? – не понял Старовольский. Мы подтянулись поближе к сержанту. Шевченко положил ладонь на ствол своего «ППШ». Мухин засунул руки в карманы. По Левкиному лбу, проделав тропку в копоти и грязи, сбежал на брови потный ручеек.

– Непонятно, что ли? – удивился Козырев. – Не немцы, говорю, а наши. Советские граждане то есть. Бывшие.

– Понятно, – зловеще сказал Шевченко.

Младший лейтенант проговорил:

– Показывай.

Мы подошли к стене. Под ней, на чудом не выгоревшей траве, сидело трое человек, со связанными за спиной руками. У одного, бледного и белобрысого, глаза были закрыты. Другой, похожий на зверя, но тоже бледный, видимо из-за потери крови, свирепо поглядывал из-под густых бровей. Третий, крепкий плечистый парень, с широким, как пишут – открытым, лицом, пялился не отрываясь. Будто чего-то ожидая и будто чего-то желая сказать.

– Вот эти двое, раненые что, те явно из-за Збруча, – пояснил сержант Старовольскому. – Смахивают на оуновцев. Сами бы не сдались. Если бы не раны.

Младший лейтенант кивнул.

– А этот, падла, наш, «восточник», но тоже националист, я слышал, как они переговаривались, – добавил сержант. И громко выкрикнул: – Вста-ать!

Белобрысый очнулся и вскинул голову. Ненамного старше меня, он попытался подняться, но, сдерживая стон, снова осел на землю. Лишь выпрямил спину и устремил на нас взгляд. Я бы сказал, горделивый. Зверообразный, напрягшись всем телом и елозя спиной по стене, медленно разогнулся. По лицу пробежала улыбка. Третий вскочил моментально. Без помощи рук, резко спружинив ногами.

– Ну, – сказал Старовольский, подойдя к ним вплотную, – представляйтесь. Молчите? По-русски не понимаете? Так я и мовою можу.

Голос лейтенанта хорошего не предвещал. Да и с чего бы? Я сам ощутил приступ бешеной ненависти. Который уже день, сколько ребят, а эти, свои… Суки фашистские. Шевченко и Зильбер встали рядом. За ними подошли Молдован и Ляшенко.

Белобрысый провел языком по пересохшим губам и неожиданно запел противным тонким голоском, едва перекрывая близкий грохот:

– А мы тую червону калыну пидиймэмо… А мы нашу славну Украину…

– Заткнись, – посоветовал ему Шевченко. – Засунь свою калыну в сраку и отвечай на поставленный вопрос.

Строго говоря, никакого конкретного вопроса Старовольский предателям не задал. Но ответ услышать и в самом деле хотелось. Очень хотелось услышать ответ.

Белобрысый посмотрел на нас тяжелым взглядом. Ему было больно, грязная повязка на ноге побурела от засохшей крови. Зверообразного слегка трясло, но и он крепился, стараясь держаться прямо, шумно выдыхая и снова глотая черным ртом горячий севастопольский воздух. «Восточник» водил глазами – по Старовольскому, сержанту госбезопасности, по нас и по рабочим морзавода. Нижняя челюсть его отвисла, сделав лицо непроходимо глупым. Казалось тем не менее, что он о чем-то думает.

– Тебе эти суки нужны? – осведомился Старовольский у сержанта Козырева.

Я поежился. Когда культурный лейтенант употреблял вдруг грубые слова, мне становилось не по себе. Не к добру это было. Для «связки слов» и бессмысленной брани он их не применял, используя исключительно к месту и в сугубо буквальном значении.