Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Взгляните на карту, друзья, – вот она, на стене перед вами. Из Охотского моря без владычества над Курилами нет выхода в океан, это такая же бессмысленная лужа, как Черное и Балтийское море. Что же касается Чукотки и Камчатки, то передача их Японии обеспечит нас от возможного американского вторжения, создаст заслон на пути плутократической экспансии. Господа, это азы геополитики.

Неожиданно раздался громкий голос госпожи Таировой:

– И все-таки как ужасно.

Слова относились не к тому, о чем вещал доцент, а к ее разговору с Грубером. Не знаю, что такого сказал ей зондерфюрер, коль скоро мадам не сочла необходимым облечь лицо в дежурную улыбку. Таиров-Яхонтов участливо повернулся к супруге.

– Не беспокойся, дорогая, скоро всё закончится. Севастополь падет со дня на день. Не так ли, господа?

– Трудно сказать, – ответил Грубер. – Ваши соотечественники бьются храбро. Я бы даже сказал, фанатично.

«Соотечественники» Таирова покоробили. Но виду он не подал. Напротив, принялся растолковывать нам, откуда вдруг взялся непредвиденный фанатизм.

– Вы наверняка думаете, что этих людей гонят в бой большевистская идеология и страх. Не всё не так просто. Причина не только в комиссарах и терроре. Кремлевский грузин сделал ставку на русское национальное чувство. Назовем вещи своими именами – на русский шовинизм. Ох уж эти обрусевшие инородцы… Это чувство, увы, сохраняется в русском народе, и даже интернационалистический большевизм не выбил его до конца. Быть может, коммуна держала его про запас? Особенно это чувствуется на юге – скажем, на Украине. После того как в советской прессе стали время от времени использовать слово «Россия» вместо «СССР», разные идиоты возмечтали о переменах. Снова Россия, новая экономическая политика, возрождение религии, возвращение из ссылок, роспуск колхозов… Нет, Сталин не дурак, отнюдь не дурак. Не интеллектуал, конечно, но худо-бедно начитан и хитер, как лис.

– А чем вам, собственно, не нравится национализм? – спросил неожиданно Грубер. – У нас в Германии он основа основ. Привел к оздоровлению нации. Дошедшей до Севастополя, Москвы и Петербурга.

– Видите ли, Клаус, – задумчиво начал слегка растерявшийся Таиров-Яхонтов, – не все организмы в равной степени воспринимают одни и те же лекарства. Есть такая поговорка…

– Ну да, – сказал насмешливо Грубер, – «что русскому здорово, то немцу смерть».

– И наоборот, – приободрился доцент. – Не каждый народ имеет право на проявление национальных чувств. Ведь, как известно, русской нации не сложилось…

У меня (и думаю, у Грубера со Швенцлем) имелось несколько иное объяснение того, почему не все в равной степени могут выражать национальные чувства. Немецкий национализм в его нынешнем виде исключал любые проявления национального сознания инонациональных организмов – и чтобы остаться в живых, лучше было не дергаться. Доцент прекрасно это понимал. Гораздо лучше нас. Но немножко спешил, бежал впереди паровоза. Локомотива истории, которому вскоре предстояло переехать Севастополь. Впрочем, меня несло куда-то не туда. Нужно было просто есть и пить. И поменьше философствовать. Грубер думал примерно так же.

– Флавио, вы вновь о чем-то размышляете? – обратился он ко мне.

– Да. Не пора ли открыть бутылку шампанского – из тех, что мы взяли с собой?

– Прекрасная идея, – широко улыбнулась мадам Таирова. – У вас новосветское или севастопольское?

– Севастопольское будем пить в Севастополе! – пообещал Дитрих Швенцль.

– На Графской пристани, – уточнил доцент. – С видом на море и потопленные большевистские корабли.

За хозяев уютного дома мы пили вино из крымского Нового Света. Немецкого с прошлого года.

13-14 июня 1942 года, суббота, воскресенье, седьмой – восьмой день второго штурма крепости Севастополь

Русские отбили станцию вечером. На следующий день мы взяли ее снова, и наш обескровленный батальон наконец-то отвели на пятидневный отдых. Дидье половину пути счастливо и глупо смеялся. Я тоже был счастлив, но прошел всю дорогу молча. Говорить было не о чем. Погибли… Какая, впрочем, разница? Легче было перечислить живых.

Пить мы начали еще в грузовиках, отвозивших нас в деревню, где роте выделили место для постоя. Там же разместился и штаб батальона. В дорогу нам выдали шнапс, каким-то чудом охлажденный «Пильзнер», белый хлеб и вяленое мясо – и строго-настрого запретили шуметь, чтобы не привлекать внимания полевой жандармерии. Я пил пиво и жевал бутерброды с говядиной. Дидье и Браун надирались водкой. Дидье продолжал хохотать, но время от времени вдруг становился донельзя серьезным. Чтобы сразу же разразиться новым приступом идиотского смеха.