Борис Васильев - А зори здесь тихие… (сборник)

– Что с тобой, Трошина? – тихо спросила она. – Не терпится продемонстрировать власть?

– Требую открыть сумку! – Продавщица повысила голос. – Вера Тимофеевна, Люба, Лара, подите сюда! И милиционера пригласите.

– Как тебе не стыдно, Трошина. – У Иваньшиной потемнело в глазах. – Я директор школы…

– Откажетесь открыть сумку – отберем силой. Понятно?

Антонина Федоровна задрожавшими руками открыла сумку и, перевернув, вытряхнула ее содержимое на пустой прилавок. Посыпались монетки, кошелечек, шариковые ручки, платочек и копеечная пластмассовая мыльница.

– Вот, видите? Все видите? – с торжеством закричала продавщица. – А где чек на оплату?

– Чек?.. – Иваньшина окончательно растерялась, в голове туго застучали молоточки. – Я не знаю. Наверно, я машинально…

К этому времени на подмогу Трошиной уже подтянулись другие продавщицы. Милиционера, правда, не было, но зато группа с директором школы в центре стала быстро обрастать любопытными.

– Тихо! – громко сказала старшая продавщица. – Вы оплатили товар, гражданка?

– Вероятно, нет, но…

– Воровка! – звонко крикнула Трошина. – Подруги, я четвертый день за нею это замечаю.

– Какой четвертый, что ты, я же не хожу сюда…

– А где тогда чек? Чек где, спрашиваю?

– Помолчи, Трошина. Я спрашиваю вас, гражданка, вы оплатили покупку?

– Кажется, нет. Кажется, я забыла. Я стала забывать, я лежала в больнице.

– Значит, товар вы не оплатили. Так?

– Я же говорю, воровка она!

– Замолчи, Трошина! – оборвала старшая. – Придется пройти к директору. Мы составим акт…

Острая боль раскаленной спицей вновь вонзилась в спину. Перед глазами полыхнуло пламя, и бывший старший лейтенант Иваньшина грузно сползла на пол.

Та же больница и тот же врач, те же резкие и быстрые сестрички, по вечерам, когда уходило начальство, бесконечно долго болтавшие по телефону («А он что?.. А она что?..»). И даже палата оказалась той же, только сама Антонина Федоровна стала иной. Заговорила, правда, уже на второй день, а вот ноги и ощущались чужими, и стали чужими, словно она утратила не только силу, но и власть над ними.

– Быстро вы к нам вернулись, – вздохнул заведующий отделением.

Он был не просто заведующим и даже не просто хорошим специалистом: он был фронтовиком, и Иваньшина испытывала к нему безграничное доверие. Вероятно, это и сыграло решающую роль в том, первом случае, но теперь одной ее веры было уже недостаточно. Доктор наблюдал, хмурился, советовался, устроил консилиум, а после него вызвал Олега Белякова.

– Лекарство сможете достать?

– Если оно в природе водится.

– Водится, только не в нашей, к сожалению, и официальный рецепт на него я выписывать не имею права. А неофициальный – вот он.

– К этому неофициальному хорошо бы официальное письмо, – сказал Олег. – Так, на всякий пожарный.

– На чье имя?

– В Комитет ветеранов. Уж если они не помогут…

– Тогда и руки по швам? – сердито спросил врач, принимаясь писать официальное письмо.

– Тогда в другой комитет напишем, – улыбнулся Беляков.

С официальным письмом и неофициальным рецептом Олег отправился сам. Упросил в лаборатории, где работал, дать ему три дня в счет донорских и уже на следующий день вылетел в Москву. А через два дня явился с лекарством на полный курс лечения.

– Как это вам удалось? – ахнул невропатолог.

– Нет проблем, доктор, есть лишь разные пути к их разрешению.

– И все же? – допытывался доктор. – В два дня вы совершили невозможное.

– И в два часа, – уточнил Олег. – Знаете Вельяминова Валентина Георгиевича? Ну членкора, лауреата, депутата…

– Биолога? Знаю, труды его читал.

– Так вот, я с самолета – прямо к нему. Главное было дома его застать, а остальное – семечки, как говорится.

– Вы же с того света ее вытащили, – патетически воскликнул врач. – С того света!

– Сочтемся.

Сочлись для всех незаметно и неожиданно. Узнав от доктора, кому обязана спасением, Антонина Федоровна не смогла сдержать слез.

«А имя у тебя все равно девчоночье, академик…»

– Ладно, тетя Тоня, кончай реветь, – сердито сказал Олег.

– Не буду, Олег, не буду, – прошептала она, поспешно вытирая слезы. – Как он выглядит-то? Толстый? Очень постарел?

Он впервые назвал ее тетей, впервые обратился на «ты», впервые позволил себе командные нотки, а Иваньшина вроде бы и не заметила ничего. То ли ослабела, то ли думала о военкоматовском подвале, то ли отношения их, вызрев, естественно, сами собой должны были перейти в иное качество.