Юрий Додолев - Мои погоны

…Васька трусил по двору, держа в зубах воробья.

— Отдай! Сейчас же отдай! — завопил я, позабыв обо всем на свете.

Кот метнул на меня взгляд и бросился наутек, распушив хвост. Я припустился следом.

— Жора? — вдруг услышал я знакомый голос.

Оглянулся — Зоя. И — странное дело! — не испытал ни радости, ни восторга.

— Видела? — возбужденно выпалил я. — Какой разбойник, а?

Зоя усмехнулась, и это привело меня в нормальное состояние. Я вдруг вспомнил о вечеринке, где могло произойти то, о чем я не должен был даже помышлять, и смутился. То, что было у Любки, стало восприниматься, как предательство. Почудилось: Зоя догадывается обо всем. Но она смотрела на меня спокойно, дружелюбно. На душе отлегло.

Из подъезда выполз, щупая палкой землю, Коленька, сильно похудевший, осыпанный перхотью, в старом сюртуке, превратившемся в лохмотья. Подойдя к нам, дурачок поздоровался с Зоей, спросил, близоруко всматриваясь в меня:

— А это кто?

— Жора, — ответила Зоя.

— Который? — Коленька прищурил глаза, стараясь разглядеть меня получше. — Уж не Саблин ли?

— Он самый, — подтвердил я.

— Ты первый вернулся! — радостно объявил Коленька. — А то все эти… как их…

— Похоронки?

— Они, они… Скоро ли конец?

— Возьмем Берлин — и сразу конец.

— Скорей бы. Я каждый божий день за победу молюсь.

— Правильно делаешь, — похвалил я. — А теперь ступай — нам поговорить надо.

— Иду, иду, — откликнулся дурачок и застучал палкой.

— Не жилец он, — сказала Зоя, провожая Коленьку взглядом. — Попадья его в черном теле держит. Сама его паек съедает — ему только крохи достаются.

Я хотел было достать из «сидора» сухарь, но подумал: «На всех не напасешься. Вся Россия сидит сейчас на пайке, от которого ноги не протянешь, но и сытым не будешь».

Когда Коленька скрылся за домом, я увидел то, на что не обратил внимания сразу: одета Зоя была во все старенькое, в руках держала туго набитую сумку.

— Куда это ты собралась?

— В колхоз.

— Зачем?

— На уборку овощей.

— А как же я? У меня отпуск — три дня всего.

— Ничего не поделаешь, — сказала Зоя. И мне почудилось, что она не очень-то огорчена. — Ты обещал через месяц приехать. Тебя досрочно выписали?

Зоя угадала. Меня выписали досрочно — сразу после вечеринки. Выписали не только меня, но и Лешку. Хотели выписать даже Женьку, но в самый последний момент начальник госпиталя смилостивился.

Нас предал Петька. Мы с Лешкой высказали напоследок все, что думаем. Петька молчал, посапывая, кидая на нас настороженные взгляды. Если бы он стал оправдываться, мы бы ему накостыляли.

Глядя вбок, я проговорил неестественно-бодрым голосом:

— Начальство само решает, когда кого выписывать. Я — солдат. Мое дело — приказы выполнять.

Зоя снова усмехнулась:

— Тогда, может быть, проводишь меня до автобуса?

Я кинул взгляд на окно нашей комнаты.

— Твоя мама вечером вернется, — сказала Зоя. — Она на дежурстве.

«Опять на дежурстве», — подосадовал я и произнес вслух:

— Пошли!

Мы пересекли Шаболовку, при виде которой на меня нахлынули воспоминания и перед глазами возникло столько картин, что появились слезы умиления, и направились проходными дворами на Донскую. Мы шли той дорогой, какой я обычно ходил в школу. Свернув за угол, очутились возле невзрачного домика — в нем жил когда-то извозчик Комаров, разбойник и убийца. Меня каждый раз охватывал ужас, когда я проходил мимо этого дома. Раньше я не представлял, как можно жить в нем, а теперь не испытывал ничего, кроме любопытства. Возле дома сидела на скамеечке старушка, не спуская глаз с развешанного на веревке белья.

Ничто не изменилось. Повсюду виднелись дома и домишки, сараи, обитые ржавым железом. По сравнению с ними школа, в которой я учился до войны, казалась небоскребом. Выглядела она мрачновато: кирпич потемнел, стал щербатым, как побитое оспой лицо.

К школе стекались, словно ручейки, ребята. У одних в руках были портфели, у других тетради и книжки, перехваченные резинками. Я почему-то позавидовал им. Зоя взглянула на меня:

— После войны что делать думаешь? Учиться?

— Навряд ли.

— Почему?

«Когда кончится война, — подумал я, — мне будет девятнадцать, а может, и двадцать». Так и сказал Зое. Добавил:

— После войны женюсь, наверное.

— На ком?

— На тебе!

Зоя улыбнулась.

— Это что — официальное предложение?

Я вспомнил почерневшую от пожара деревеньку, крадущуюся по бревну кошку, Витьку с кровавым пятном на груди, рыдающую Марию Ивановну и твердо сказал: