Юрий Додолев - Мои погоны

Каждый раз я шел на беседу с тайной надеждой вздремнуть хоть десять минут.

Вздремнуть не удавалось — голос Коркина мог разбудить даже мертвого.

Все время, не говоря уже о беседах, лейтенант агитировал нас за Советскую власть, словно мы были пришельцами с другой планеты. Он мог часами объяснять, что черное — это черное, а белое — белое. Больше всего любил Коркин читать нравоучения. Остановив кого-нибудь из нас, спрашивал:

— О чем размышляете, товарищ боец?

Если мы терялись, лейтенант хмыкал и произносил речь минут на пятнадцать-двадцать. Мы стояли руки по швам и хлопали глазами.

Быстрее всех сориентировался Паркин — тот парень, у которого отец был агентом по снабжению. Когда Коркин прихватил его, он бойко ответил:

— О фронте думаю, товарищ лейтенант!

Коркин расцвел, похлопал Паркина по плечу. Но речь все же толкнул — покороче, правда.

Паркин соврал. Он боялся фронта, как черт ладана. Иногда с ним что-то происходило, и тогда он признавался, что не прочь «зацепиться» в тылу. Он только на словах был патриотом. Слушая его, я думал: «Выставлять напоказ патриотизм — все равно, что говорить направо и налево о любви к девушке».

Беседы Коркин начинал всегда одной и той же фразой:

— Хороший разговор для солдата все одно, что котелок каши.

Лично я предпочел бы кашу. Хотел сказать об этом лейтенанту, но Колька посоветовал не валять дурака.

…— Солдатская служба — одно удовольствие, — пророкотал лейтенант. — За все мы, ваши командиры, в ответе. Мы шариками крутим. А солдатам — что? Солдатское дело — простое. Ошибся солдат — с командира спрос. Набедокурил — опять с него.

Мы переглянулись.

— Я серьезно, — продолжал Коркин. — Вы, товарищи, понять это должны.

«Чушь!» — Я перестал слушать лейтенанта, подумал о том, что скоро все лягут, а мне придется драить полы. Если бы не Коркин, я мог бы заблаговременно приготовить ведро, швабру, сэкономил бы несколько минут для сна. «Закругляйся!» — молил я лейтенанта. Коркин не закруглялся. И тогда я мысленно напялил ему на голову поварской колпак.

— Чему улыбаетесь, товарищ боец? — спросил Коркин, оборвав речь на полуслове.

Я вскочил, брякнул первое, что пришло в голову:

— Анекдот вспомнил, товарищ лейтенант!

— Смешной? — оживился Коркин. — Выкладывай давай, если он не того… не срамной.

Все остроумные анекдоты, как на грех, повыскакивали из головы. В памяти вертелся только один — про то, как муж уехал в командировку.

«Выдать» срамной анекдот я не посмел. Пробормотал:

— Забыл, товарищ лейтенант.

— Эх, ты, голова — два уха, — произнес Коркин свою любимую поговорку. — Вспомнишь — расскажешь.

После беседы поманил он меня пальцем:

— Вспомнил?

— Никак нет.

Лейтенант сдвинул брови:

— Приказываю, к завтрому вспомнил чтоб!

Я ответил «есть» и подумал про себя: «Влип!»

Пришлось обратиться за помощью к Кольке. Он посоветовал рассказать анекдот про Сталина, Рузвельта и Черчилля. Сталин в этом анекдоте перехитрил всех.

— Ну? — спросил на следующий день Коркин.

Я «выдал» ему анекдот про Сталина, Рузвельта и Черчилля.

— Ничего, — улыбнулся лейтенант. — Политически ты вроде бы подкован.

Я стоял, довольный собой, и, как учил Казанцев, «ел» глазами начальство.

— Комсомолец? — спросил Коркин.

— Никак нет!

— Почему? — насторожился Коркин. — Не приняли или?..

— Не успел, товарищ лейтенант!

— Перед отправкой на фронт примем, — обнадежил Коркин. — Ты готовься, так сказать, овладевай… Наряд у тебя сегодня какой — очередной или?..

— Внеочередной, товарищ лейтенант!

— За что?

— Сержант Журба наказал. Прием на слух не идет.

Коркин неодобрительно засопел…

Иногда вместо Коркина беседы проводит Старухин. Старший лейтенант садится в кружок среди нас и начинает рассказывать о положении на фронтах, о важности нашей профессии — профессии радиста.

— Представьте, — говорит он, — что на фронт скрытно прибыла вражеская дивизия. Первым обнаружить ее может радист. От вас во многом будет зависеть исход сражений.

— А если прием на слух не идет? — спрашиваю я.

Старший лейтенант разводит руками.

— Значит, меня отчислят? — допытываюсь я.

— Поживем — увидим, — отвечает старший лейтенант.

Рассказывает он просто, доходчиво, интересуется — получаем ли мы письма от родных, сочувствует Ярчуку и Петрову, которые давно не имеют вестей от отцов-фронтовиков.

— Я тоже хочу на фронт, — признается Старухин, — но не отпускают.