Юрий Додолев - Мои погоны

Ничего смешного не обнаружил. Вот только уши торчали да глаза — с голодухи, видать, — лихорадочно блестели. «А в остальном — полный порядок, — успокоился я. — Длинный, но не горбатый, брови густые и улыбка ничего».

За этим занятием меня застал Казанцев. Старшина страдал малярией. Она часто сваливала его с ног. Поговаривали, что он собирается на фронт, но я этому не верил. «Куда ему, дохлому?» — мысленно усмехался я.

Увлеченный изучением своего лица, я не заметил старшины.

— Жениться надумал? — услышал я.

Вздрогнул от неожиданности, но вытянулся и отчеканил:

— Никак нет, товарищ старшина!

Казанцеву, видимо, было не до меня: на его лбу блестел пот, землистое лицо потемнело еще больше, веки вспухли.

— Ступай, — сказал Казанцев и схватился рукой за спинку стула.

Я повернулся налево кругом, рубанул строевым к лестнице.

— От-ставить!

«Схлопотал!» — испугался я.

— Потише не можешь? — миролюбиво спросил Казанцев.

— Могу… Разрешите идти?

— Иди.

«Меня не проведешь!» — подумал я и стал печатать шаг.

— Олух! — крикнул Казанцев и тяжело опустился на свою койку.

А в общем, он относился ко мне неплохо: я одним из первых становился в строй, на вопросы отвечал зычно — это ему нравилось.

Строевая подготовка огорчений мне не доставляла — не то, что прием на слух.

Говорят, радистом надо родиться, радист должен обладать музыкальным слухом. А мне медведь на ухо наступил: более сорока знаков в минуту принять я не мог.

Это меня огорчало. Профессия радиста мне нравилась: после войны я собирался поступить в торговый флот, побродить по белому свету. Но как только инструктор Журба — сержант с нервным лицом и тонкими пальцами музыканта — убыстрял темп, морзянка начинала сливаться в один сплошной писк. Я честно сказал об этом Журбе.

— Что, что? — переспросил сержант.

— Сплошной писк, — повторил я. — Ничего не разберешь.

— Как так не разберешь? — Журба пробежал пальцами по пуговицам на гимнастерке: — Обязан разобрать.

— Не получается!

— Получится! — сказал Журба и влепил мне наряд.

— За что? — обиделся я.

— Разговорчики! — крикнул Журба и добавил мне еще один наряд.

Внеочередные наряды. Сколько их было? Сколько километров полов я перемыл? Все спят, а я драю пол. Слипаются глаза, а я все драю и драю, и кажется, не будет конца этим половицам с облупившейся на них краской.

Проклятый Журба! И откуда он только свалился на мою голову? Меньше всего я думал на «гражданке» о том, что в армии придется драить полы. Стрелять — пожалуйста. Но полы драить? Это мне и не снилось.

Драя полы, я часто останавливался и, опершись на палку, к которой была прикреплена швабра, думал о Зое. Иногда мне казалось — она с другим, и тогда мне становилось горько и больно. Но чаще я по-хорошему вспоминал ее, мысленно разговаривал с ней.

Заканчивал мытье полов часа в два ночи. Будил Казанцева. Старшина вскакивал с койки, словно в нем срабатывала пружина, надевал сапог, проводил каблуком по полу. Если оставалась полоска, приказывал:

— Перемыть!

Петров сочувствовал мне — после той истории в поезде мы стали друзьями. Он посоветовал драить полы на совесть только на балконе и старательней около койки старшины.

— В остальных местах просто шваброй проходись, — научил Колька.

Я так и поступил — сошло: старшина ни о чем не догадался. Да и как он мог догадаться, когда по команде «подъем» с нар срывалось сто двадцать человек и двести сорок бутс с налипшей на подошвах грязью придавали вымытому полу его первоначальный вид.

Получив разрешение спать, я валился, как сноп, на нары. Почти тотчас — так казалось мне — раздавалась команда:

— Первая рота, подъем!

Я вскакивал, одевался, мчался в строй. Сон вроде бы проходил. Но так только казалось. Стоило мне надеть наушники, как на меня наваливался сон.

— Приступили, — говорил Журба и нажимал на «ключ».

Морзянка монотонно попискивала в ушах. Сержант убыстрял темп. Убаюканный морзянкой, я начинал дремать.

— Смиир-на!

Я вскакивал.

— За сон на занятиях бойцу Саблину два наряда вне очереди!

Еще не проснувшись, я хлопал глазами. Придя в себя, спрашивал:

— За что?

Журба выбегал из-за стола с укрепленным на нем «ключом», проводил рукой по пуговицам и добавлял («За пререкание!») еще наряд.

Перед отбоем в роте проводились беседы. Проводил их обычно лейтенант Коркин — тот самый, которого «ложил» в госпиталь папаша. Это был склонный к полноте офицер, похожий на артиста Мордвинова в кинофильме «Котовский». Только у Мордвинова — Котовского лицо было мужественным, а у Коркина в нем проглядывало что-то бабье, несмотря на то что лейтенант часто сдвигал брови и старался говорить раскатисто.