Эдуард Дворкин - Государство и светомузыка, или Идущие на убыль

Голос Георгия Валентиновича прозвучал излишне резко. Он и сам почувствовал это и посему поспешил загладить неприятный момент.

— Кстати, — прокатился он сочнейшей руладой, — заказали мне книгу. «История русской общественной мысли». Не больше, не меньше. Обещали прилично заплатить, я, естественно, тут же согласился, а о чем писать — не представляю.

Он искательно заглянул в лицо Александра Николаевича.

Скрябин расхохотался.

— Это же проще простого!

Он придвинул другу карандаш, бумагу и, не откладывая, принялся тезисно надиктовывать основные положения.

— Начните непременно с критики. Шарахните как следует по утверждениям, что русская мысль, якобы, не имеет самостоятельных традиций и полностью слизана с Запада. Покрутите немного вокруг да около, пусть рукопись будет попухлее. — Скрябин встал и принялся расхаживать по комнате. — Далее. Зайдите с другой стороны. Мол, нельзя и вовсе отрицать связи русской мысли с мировой культурой — все же, в одном котле варимся. Третий момент. Кое-кто считает, что наша мысль насквозь религиозна и идеалистична. — Он вздохнул. — К сожалению, это не так. Развейте заблуждение. Дайте полные жизнеописания Белинского с Чернышевским. Накрутите про ваш пролетариат… Крестьянские движения… расшатали они самодержавие или, наоборот, укрепили?.. Черт их разберет!.. Поройтесь в хронологии, начните пораньше, с Киевской Руси. Бухните погромче в герценовский колокол. Приплетите к передовым направлениям освободительные движения, усмотрите в них влияние на литературу, искусство, духовную жизнь. — Скрябин поморщился. — Вот вам и книжица, и денежки!..

Великий Мыслитель дописал последнее слово и восхищенно протянул Скрябину руку.

За окнами светало. Стихия угомонилась. Дворник Хисамутдинов шаркал метелкой по мокрой мостовой. Прогрохотала, прозвенела тележка молочника.

Плеханов натянул просохшую одежду, сунул ноги в теплые сапоги.

— Пойду, а то Розалия Марковна заждалась. Я в библиотеку на часок выскочил. А оно вон как затянулось.

Он порылся в сумке, полной книг и журналов.

— Кстати, как вы относитесь к Бунину?

— Ивану Алексеевичу? — Скрябин пожал плечами. — Нормально. Он не сделал мне ничего плохого.

Георгий Валентинович почесал в затылке.

— Вот — возьмите, почитайте. — Он протянул Великому Композитору свежий номер «Нивы». — Здесь его новый рассказ. Вся Москва на ушах стоит. Говорят, на Нобелевскую выдвигать будут.

Скрябин взял журнал и положил его на тумбочку.

Плеханов ушел. Высокий, прямой, могучий.

Он не любил и избегал дальних поездок — нервничал, опасался простуды, назойливых попутчиков, собственной рассеянности. Боялся потерять билет, оставить багаж, заблудиться в незнакомых улицах. Неловко чувствовал себя в светских салонах, путал все эти вилочки, ножички, щипчики. Не умел быть в центре всеобщего внимания.

Ехать, тем не менее, было необходимо. Они здорово задолжали Олтаржевскому, который при встрече перестал здороваться и угрожающе хлопал себя по карману, бакалейщик и мясник давно не отпускали в долг, и даже булочник стал отказывать им в хлебных корках.

Уже аванса хватило, чтобы рассчитаться со всеми, билет был надежно зашит в нагрудном кармане, а в Петербурге его ждала основная часть вознаграждения. Александр Николаевич, тепло укутавшись, вышел на поскрипывающий фиолетовый снежок, дворник Хисамутдинов пригнал приличного на вид извозчика, Александр Николаевич размашисто перекрестился и велел отвезти его к поезду.

Татьяна не смогла проводить, он сам разыскал вагон, сел на указанное место, поставил саквояж на колени и, избегая встречаться взглядом с кем бы то ни было, принялся выстукивать что-то простенькое из Лядова.

С попутчиками, вроде бы, обошлось. Никаких восточных людей, подвыпивших купчин и приставучих дамочек. Соседями оказались двое румяных молодых людей, весьма похожих между собою. Перед самым отправлением в купе вошла высокая статная девушка в заснеженном меховом капоре. Снявши его и отряхнувши, она показалась ему совершеннейшей красавицей, каких и на свете-то не бывает.

Немного энергичнее, может быть, чем следовало, она взмахнула длинной рукою, и несколько холодных капель с головного убора попали Александру Николаевичу в лицо и на голову.

— Ах, простите же! — с легким приятным акцентом обратилась барышня к Скрябину. — Право же, я такая неловкая…

Шурша юбками, она пригнулась и заглянула ему в лицо. Ее глаза, бутылочно-зеленые, бездонные, засасывающие, оказались совсем рядом.