Эдуард Дворкин - Кривые деревья

— Купаться! На море! К р-рус-салкам! — не соглашался огромный Алупкин, человек-гора, евший на спор стекло, гвозди и тряпки.

— Кататься на лодках! — манерно предлагал изломанный юноша-студент, фамилии которого никто не знал.

— Спектакль! Репетировать спектакль! — скандировали дамы и в такт стучали ложечками по блюдцам.

К концу завтрака обыкновенно принимались все предложения.

Сначала направлялись в лес. Впереди под легкими кружевными зонтиками шествовали дамы. За ними с корзинками для ягод, грибов и птичьих яиц шли о чем-то уговаривавшиеся мужчины. Приимков, не отставая от других, споро передвигался на руках и смешно шевелил ушами. Алупкин, поспорив с каким-нибудь новичком, с хрустом жевал стекло. Изломанный юноша, виляя необыкновенным телом, манерно взбирался на деревья и заползал в звериные норы. Лес становился гуще, темнее, вековые ели тянули к дамам колючие мохнатые лапы, с шуршанием смыкавшиеся за их спинами. Становилось жутко, в кустах кто-то угрожающе шевелился, стонал, рычал и вдруг выскакивал, хватал за платье, норовил поцеловать в губы, дотронуться до груди или схватить за ногу. С визгом и криками дамы выбегали на поляну, чуть позже туда как ни в чем не бывало выходили чуть возбужденные мужчины. С преувеличенным вниманием выслушав рассказ о нападении, они вооружались палками и принимались разыскивать злоумышленников, но скоро возвращались и сокрушенно разводили руками.

Строя различные предположения и искренно негодуя по поводу случившегося, все выходили к морю. Дамы скрывались в своей купальне, мужчины, переглянувшись, уходили в свою. Защищенные от нескромного взгляда непроницаемой брезентовой перегородкой, дамы сбрасывали одежду и погружались в воду до самого подбородка. Соленая синяя прохлада успокаивала, приятно бодрила тело, хотелось стоять так бесконечно долго — как вдруг все вокруг начинало бурлить, пениться, фыркать, и кто-то скользкий, страшный захватывал снизу и непременно попадал в самые сокровенные места. С криками и визгом дамы выбирались на настил и, обмотавшись полотенцами, принимались звать на помощь. На шум прибегали их полуодетые спутники, шарили баграми по воде, грозились достать виновных, но скоро прекращали поиски и недоуменно пожимали плечами.

Успокоившись, брали лодки и катались вдоль берега. Обыкновенно компанию Любови Яковлевне составляли плоская золотушная девушка, изломанный бесфамильный студент и ближайший сосед Стечкиных по даче Константин Игнатьевич Крупский, глуповатый добродушный субъект с базедовыми навыкате глазами.

Молодежь располагалась на корме, Крупский брался за весла, Любовь Яковлевна садилась на носу лодки и опускала руку в воду.

— Как ваша дочь? — участливо спрашивала она у возрастного недотепы.

— Совсем отбилась от рук, — вздыхал Крупский и смотрел на Стечкину выпученными рыбьими глазами.

Она знала, что дочь Крупского — дурная, порочная девочка — в свои одиннадцать лет убегает по ночам в солдатские казармы. Любови Яковлевне было искренне жаль ославленного отца, и она постоянно, как могла, утешала и поддерживала его.

— Не стоит принимать все так близко к сердцу, — произносила она тихо и ласково. — Это возрастное… Надюша растет, ей хочется новых ярких впечатлений…

С других лодок громко кричали, норовили обрызгать, ударить в борт веслом, раскачать, перевернуть. Между экипажами завязывались веселые сражения. Нередко кто-нибудь, не удержавшись, падал в воду и отчаянно молотил руками, пострадавшего спасали всем миром. Натешившись, наперегонки пускались к берегу, бросали лодки у причала, бежали по золотистому песку — Любовь Яковлевна бежала со всеми, уворачивалась от пытавшихся поймать ее мужчин, заливисто смеялась, падала, тыкала острием зонтика в чьи-то мелькавшие впереди зады, лицо ее обдувал свежий ветер, и повсюду расстилались бескрайние горизонты, а над ними стояло жаркое лучезарное солнце.

Пестрая ватага проносилась по пляжу, оглашала жизнерадостными возгласами смолистый сосновый перелесок и выворачивала на проселок. Люди разбегались по дачам, чтобы, не теряя времени, привести себя в порядок, отобедать и с новыми силами встретиться на вечерней репетиции.

Шумно дыша, Любовь Яковлевна прибегала к себе, приказывала Дуняше снять с нее выпачкавшееся разорванное платье, валилась на кровать, выгибалась, предоставляя освободить себя от панталон и чулок, с наслаждением плескалась в тазу, надевала свежее, крахмальное, шуршащее, чуточку колдовала над лицом, поправляла глаза, выщипывала глупый волосок, съедала что-нибудь легкое на веранде с сыном Яшей, не расстававшимся с целой кучей пистолетиков, тормошила его, целовала, выкуривала за бокалом вина пяток тонких папирос, надевала шляпу, прихватывала тетрадку с ролью и выскальзывала за калитку.