Виктор Шепило - Ночь на площади искусств

Тут уж патриотические чувства пробудили ярость в оркестрантах Бибикова, в прошлом кадрового военного дирижера, прошедшего неоднократный инструктаж похлеще зубовского.

— Братцы! — вскричал Андрей, сверкнув очами, словно Петр Великий перед решающим сражением, — Родные! Ну-ка, из Золотого фонда!

И тут среди визга, хохота и карнавальной чехарды грянул величественный «Варяг» с пением и свистом. Оркестр шел гордо, чеканя шаг. Вскоре «Тетя Хая» утонула в исторических строках:

Вспомним, братцы, россов славу И пойдем врагов разить!

Защитим свою державу — лучше смерть, чем в рабстве жить!

Знали наши праотцы, с помощью какого искусства одолевать врага. Знал это и капельмейстер Андрей Бибиков. Без пауз поочередно звучали марши лейб-гвардии Преображенского полка, затем Измайловского, Семеновского, «Тоска по Родине», а когда грянул «Прощание славянки», эмигранты не выдержали, свернули в переулок и там примкнули к другой колонне.

Приказ «Переиграть!» был выполнен. К дирижеру Бибикову тут же подошла староста капеллы непорочных девиц. Артистки принялись наперебой выражать свою симпатию к русским. Им как-то пришлось соседствовать в одной французской гостинице с советскими туристами — и те не позволили себе ни одного непристойного предложения, даже намека.

— Если не возражаете, после карнавального шествия мы переберемся в вашу гостиницу, — позволила себе предложить староста, — Нам с вами было бы очень спокойно. Нам еще во Франции объяснили, что русские очень верны своим женам и за границей русский никогда не позволит себе завести роман или даже флирт с иностранкой, если, разумеется, мечтает вернуться на родину.

— Это правда, — ответил Бибиков, — Это святая правда, мадам.

— А правда ли, что в ваших партийных билетах указано, что нельзя приставать к иностранкам?

— Кто это вам сказал?

— Один советский турист говорил портье: «Я бы не прочь поволочиться, да партийный билет не позволяет». Мы бы хотели изучить устав вашей партии и примкнуть к ее рядам.

— Как, зачем? — прямо-таки вспотел от волнения Бибиков, оглядываясь, не слышит ли кто.

— Мы стремимся к единогласию в капелле. А оно возможно лишь при полном и беспрекословном подчинении руководителю. Ваша партия — образцовый пример. Позвольте вручить вам заявления о приеме в партию большевиков от всей нашей капеллы. Вот, заверено нотариусом, — И староста вручила Бибикову аккуратную папочку.

Ошеломленный дирижер поднял жезл, и оркестр грянул карело-финскую польку.

В этой же колонне, шагов на сто позади, тащилась бродяжка Мария Керрюшо. Вернее, она прочесывала вдоль и поперек карнавальные ряды, заглядывая под шляпы и пытаясь сорвать подозрительные маски. Многие в городе уже знали Марию, считали ее сумасшедшей и не обращали на нее особого внимания. Лишь бессердечные мальчишки порой бегали за Марией и, показывая язык, выкрикивали: «Невеста Анатоля! Пропустите невесту Анатоля!» Мария воспринимала все всерьез и гордо держала голову.

Вдруг в самой гуще карнавала она заметила человека в смешной маске поросенка. Увидев Марию, он попятился, отвернулся, пытаясь незаметно проскочить мимо. Мария поспешила за маской. Та побежала зигзагами, как при обстреле, стараясь раствориться в толпе. Но не удалось — Мария срезала угол, и маска выскочила прямо на нее.

— Анатоль! — вскрикнула Мария, цепляясь мертвой хваткой за карнавальный балахон, да так, что тот затрещал по швам.

— Я не Анатоль, — изменив голос на визгливый дискант, пыталась вырваться маска, — Я розовый ушастый поросенок Билли.

— Не притворяйся, Анатоль… Зачем ты убегал от меня?

— Я от всех убегаю… Боюсь, что зарежут, — продолжал повизгивать Билли, — Отпусти!

Мария изловчилась, сделала обманное движение и сорвала розовую маску поросенка. Ей открылось перепуганное лицо художника, который рисовал портрет Анатоля.

— Так это ты-ы? — протянула она удивленно, — Ты! Ты! — Женщина колотила своим маленьким острым кулачком по спине художника, — Дразнишь меня?

— Это же карнавал, — печально ответил «поросенок Билли».

— Зачем ты второй раз меня обманываешь? — чуть не плакала Мария. Она рассказала о размытом поливальщиком портрете. Одна радость была, и ту забрала вода. Нельзя ли написать портрет такой краской, чтобы ее не брали ни вода, ни бензин, ни огонь…