Виктор Шепило - Ночь на площади искусств

За пять лет совместной жизни Клара хорошо изучила своего мужа. По документам он был старше ее на двенадцать лет, но для нее был ребенком — капризным, нуждающимся в поддержке, совете. А она любила давать советы. Чрезвычайно. Ткаллер лишь улыбался, называя ее то кремень, то металлический стержень. Иной раз ее напористость и нежелание идти на компромисс выводили Александра из себя, и он после долгого терпения высказывал жене все, что считал нужным. Клара на время отступала, с врожденной грациозностью маневрировала при абсолютной уверенности в том, что она сумеет доказать мужу свою правоту и преданность и он будет просто обязан считаться с нею и искать в ней поддержку и опору. И эта поддержка прибудет незамедлительно. Так и только так она представляла их семейную жизнь.

Клара быстро шла по ночной улице в сторону центральной площади. Отовсюду — из винных погребков, из раскрытых окон слышались выкрики, смех, песни. Подгулявшие люди окликали ее, здоровались и приглашали повеселиться. Клара не останавливалась и никому ничего не отвечала.

На площади продолжался концерт. Негритянский унисон виолончелей исполнял токкату. Струны визжали под смычками, как чердачные кошки. Свет бокового прожектора был направлен на смычки, поэтому создавалось впечатление, что смычки играют сами — лица, руки и фраки негритянских музыкантов были так черны, что музыкантов никто не видел. Смычки же яростно работали сами по себе, словно пневматические орудия.

Клара обогнула забитую народом площадь и подошла к пограничной зоне у главного входа в концертный зал. У входа прогуливался полицейский, на углу дежурил еще один. Вид у них был абсолютно спокойный. Осторожная Клара обошла вокруг зала, поглядывая в окна, будто ожидая, что в назначенное время кто-то подаст ей условный сигнал. Особенно пристально она вглядывалась в окна директорского кабинета — ни единого намека на то, что там неблагополучно. Так чего же она тревожится?

Вдруг Клара почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Клара осторожно скользила глазами по площади. Присмотрелась к полицейским — нет, не они. Клара опустила голову, пошла быстро, вдруг резко повернулась и — ап! Конечно, он! Взгляды на долю секунды пересеклись, и Клара узнала Кураноскэ. Фантастически моментально он растворился в толпе. Эта слежка Клару еще более насторожила и усилила ее тревогу. Теперь уже и зал выглядел по-иному. Какие-то тени блуждали по стенам, окна фосфоресцировали, предупреждая или напоминая о возможной опасности. А может, это все глупости? Карнавально-фестивальная чепуха? Как Клара себя ни успокаивала, а знала одно: что-то нужно предпринимать…

— Вечно вы, женщины, что-то выдумываете. Вечно вам что-то мерещится, грезится, — улыбался начальник 1-го участка майор Ризенкампф, стройный красавчик и, конечно же, любимец женщин, усаживая Клару в кресло, — Вот почему в полиции почти не служат женщины.

— И все-таки я бы желала избавиться от своих дурных предчувствий, — стояла на своем Клара, — У вас ведь есть связь с залом?

— Уверяю, нет.

— Вы не хотите мне помочь?

— Уверяю, ваши опасения напрасны.

Клара оценивающе посмотрела на Ризенкампфа.

— Нет, не хотите, — Она как бы слегка отвернулась.

Ризенкампф с хозяйским видом прошелся по своему кабинету. Изо всех сил он старался выглядеть бравым, но во всем его облике чувствовалась усталость. Клара даже об этом ему сказала.

— Вот теперь интуиция вас не подвела, — прищелкнул пальцами майор, — Как бы я счастлив был, если бы вы обо мне беспокоились, а не о любимом муже, который давно спит, пока компьютер преспокойно печатает ноты. А я из-за фестиваля, затеянного вашим мужем, не сплю третьи сутки.

И майор стал рассказывать, что за времена для него наступили. В барах и ресторанах постоянно возникают потасовки. Изловили злоумышленников, задумавших похитить любимого внука Мэра. И самое ужасное: понаехало столько крикунов-самородков, что создается впечатление, будто для них и организован фестиваль.

— Только что разбирался с каким-то дебоширом, именующим себя Генделем Вторым, и его пеликаном. Пеликаном! — продолжал майор, — Но даже с птицей поладить можно, а вот Карлик, увязавшийся за ними, — совершенный кретин и выродок. Кричал на весь участок, что великим творцам всегда выпадают великие испытания. Рвал на себе одежду. Затем стал выдергивать брови. В виде протеста грозился облить себя виски и поджечь. Его спросили, не болен ли он. Он обрадовался, выкатил свои коровьи глаза и закивал: «Болен! Болен! Дайте мне градусник под мышку!» На лейтенанта надели белый халат, представили его доктором и дали Карлику градусник. Брал он его с таким трепетом, будто он из чистого горного хрусталя. Едва не облизывал его, затем трясущимися руками поставил под мышку. Мы занялись другими делами и не заметили, как Карлик сбежал вместе с градусником. Скажите, зачем ему исчезать вместе с градусником? — спрашивал майор Ризенкампф и тут же сам отвечал: — О, у каждого убогого придурка столько собственных примет, символов, что и полицейская выучка, и мой многолетний опыт зачастую бессильны.