Наль Подольский - Повелитель теней - Повести, рассказы

— Наконец-то пришел! Почему все опаздывают?

Пробираясь за своей провожатой по темному коридору, он думал, как и куда он мог опоздать, и тут же забыл об этом — был опять приглушенный свет, было много народу, но сразу, не успев еще оглядеться, он почувствовал прикосновение холодной и спокойной тоски, в любой толпе сообщающей, словно с непрошеной равнодушной любезностью, что единственного нужного вам человека в этой толпе нет.

В дальнем углу кто-то, держа на коленях магнитофон и крутя ручки, извлекал из него музыку, и одна пара медленно танцевала; у входа, в полутьме, на диване несколько человек очень тихо между собой разговаривали; посредине же комнаты, под деревянной аркой, худощавый и смуглый юноша, в окружении нескольких зрителей, настраивал гитару.

Голубоглазая провожатая его бросила и улетела в прихожую еще кого-то встречать, а он стал искать глазами хозяина. Тот подошел к нему сам, и приветливое лицо, улыбка, внимательные глаза внушили было поэту надежду, но сказать он ничего не успел: его усадили в кресло поблизости от гитариста, познакомили с сидящими рядом гостями, чьи имена он и не пытался запомнить, и хозяин тотчас исчез.

Молодой человек в желтом свитере и с яркой бутылкой в руках, пробиравшийся мимо стараясь не наступать на ноги, задержался у кресла поэта, задумчиво поглядел на него и, наклонившись, оставил в его ладонях белую чашку с красным густым вином. Уловив, что зевать тут нельзя, поэт спросил его, минуя всякие предисловия:

— Вы не знаете профессора Вольфа?

— Вольфа?.. Я знаю его племянницу…

— Она будет сегодня?

— Слишком трудный вопрос, — улыбнулся тот виновато, — она как туман, незаметно приходит, незаметно уходит. — Он закончил фразу уже на ходу, направляясь к танцующим, и в руке одного из них появилась тоже белая чашка; не прерывая танца, они поочередно из нее прихлебывали.

Гитарист перестал возиться со струнами и опустил на колени гитару.

— Тихо, новая песня! — сказал кто-то в сторону магнитофона, и его сразу выключили. За открытым окном прошуршала легковая машина, и стало совсем тихо.

— Замерзшие корабли, — произнес гитарист задумчиво, так, словно был здесь один и разговаривал сам с собой.

Из прихожей проникла в комнату женская фигурка, она бесшумно, но решительно скользила к центру.

Гитарист, по-прежнему ни на кого не обращая внимания, начал перебирать струны:

— Вам везет, ваша Вольф пришла! — шепнули поэту на ухо. От волнения, от восторга и от смущения, что не узнал ее издали, он растерялся и сидел в своем кресле не двигаясь.

Фигурка подошла ближе — слава Богу, он не успел к ней броситься, — это была не она!

Девушка в черной шали, с красивым и милым лицом, не сводя с гитариста глаз, опустилась легко, беззвучно и села на пол, прислонясь к витому деревянному столбику.

Не она… как же это?.. Свет лампы стал тусклым и желтым, и сделалось душно.

Девушка обвила колонну руками и глядела завороженно и грустно на рассыпанную по полу бахрому своей шали.

Ему казалось, он вот-вот задохнется… это уж слишком… город над ним издевается… скорее, скорее отсюда…

На дворе было сухо и холодно, улицы коченели от первых осенних заморозков. Дома потеряли теплые оттенки и в мертвящем свете ртутных светильников были все одинаково мерзлого жемчужно-серого цвета. Окна отбрасывали на асфальт зайчики, перекошенные четырехугольники лилового света, словно от чудовищного ночного солнца.

Он шел быстро, будто куда-то спешил, и холод съедал звуки его шагов.

Какой больной город… как брошенный дом зимой… сначала остывают в нем печи… ложатся ледяные узоры на стекла… потом и они исчезают, в доме морозно и сухо… наконец замерзают звуки, скрипы и шорохи пустого дома… дом мертв… нет, это слишком страшно… он же решил не знаться больше с кошмарами… Город как жемчуг… если жемчуг не носят, если он не касается человеческого тепла, жемчуг медленно умирает… город медленно умирает, как жемчужное ожерелье в шкатулке… ах, это тоже страшно… лучше просто — замерзшие корабли… придет весна, растопится лед, поднимутся паруса, и поплывут корабли…