Иван Охлобыстин - Песни созвездия Гончих Псов (сборник)

– В самом что ни на есть прямом, – улыбнулся Чаушев и объяснил: – Человек-паук – существо безобидное, пятый год у нас. Давно бы в областную психбольницу отправили, но у него еще и язва желудка. А прозвище свое он заслужил за манеру целыми днями висеть на оконной решетке.

– Он совсем сумасшедший? – еще больше обеспокоился физик.

– Без всяких надежд на исцеление! – заверил доктор, одергивая халат. – В жизни все бывает. Хотя нам грех на него жаловаться – за все эти годы – ни одной претензии со стороны врачей и санитаров. Тихий, послушный, кушает хорошо и все, режима не нарушает. Разве что по весне может кричать. Но у нас по весне большинство кричит. Для нас это не показатель.

– Кричит? Что кричит? – робко поинтересовался Петр Николаевич, в глубине души уже сомневаясь, что поступил правильно, придя сюда.

– «А-а-а» кричит, жалобно так, – сообщил Рамиль Азымович и обернулся к санитару, стоящему в дверном проеме. – Эдуард проводит до палаты, покажет вашу кровать и выдаст пижаму. Через часик я приду. Померяю давление, может, укольчик сделаю, а может, и таблетки хватит. В общем, устраивайтесь.

Физик послушно поднялся с дивана и направился за санитаром.

– Не забудьте шнурочки, ремешочек, телефончик и все острое Эдуарду отдать. Он в ординаторской в сейф положит, – предупредил врач.

– А письма можно оставить? – спросил Петр Николаевич и продемонстрировал Рамилю Азымовичу пачку старых писем, перевязанных серой бечевкой.

– Можно! – благосклонно разрешил тот.

– Спасибо! – поблагодарил физик.

Его палата находилась в самом конце коридора. Человек-паук мирно спал в кровати напротив, с головой накрывшись одеялом.

Следуя инструкции врача, Петр Николаевич сдал санитару все «неположенные» предметы, переоделся в приготовленную для него пижаму и тоже лег. В палате было сумрачно, тепло и пахло старыми тряпками.

Окно действительно закрывала массивная, сваренная из толстых металлических прутов решетка, сквозь которую в палату пробивался желтый свет фонаря. Физик устроился поудобнее, закрыл глаза и попытался забыться сном. Но спать не хотелось. Тогда он присел, облокотился спиной о стену, вытащил из кармана куртки, сложенной на стуле у изголовья, пачку писем и развязал бечевку.

Первое письмо, датированное февралем аж восемьдесят четвертого года, начиналось со слов: «Здравствуй, сынок! Вот наконец-то я нашел в себе силы тебе написать. Почти десять лет собирался, но никак. Не было сил… Но я решил, что обязан тебе рассказать про всю свою жизнь, чтобы ты сам рассудил – прав ли я или нет?!»

Когда-то Петр Николаевич уже пробовал прочесть это письмо, но так и не дочитал – мама очередной раз оказалась в реанимации, и дикое раздражение на человека, искалечившего ей жизнь, заставило отложить письмо на долгие годы в сторону.

Отца он почти не знал, обрывистые воспоминания раннего детства не представляли единой картины – высокий, красивый человек в черном костюме и шляпе, прогулки по осенним аллеям городского парка, перочинный ножик с костяной ручкой, запах сгорающих в костре сухих кленовых листьев, новогодняя гирлянда, игрушечная пушка, умеющая стрелять спичками, – вот, пожалуй, и все.

Уже после смерти мамы ее подруга тетя Лида в самых общих чертах, нарушая данное обещание никогда ничего не рассказывать об отце, все-таки кое-что рассказала. Из ее слов следовало, что отец познакомился с мамой, когда приехал из Москвы сюда в военный пансионат. Мама работала бухгалтером во Дворце культуры, там же, на танцах, они и встретились. Их роман был скоротечным, без каких-либо обязательств и перспектив. Тетя Лида считала, что отец к тому времени, скорее всего, уже был женат на другой женщине и не собирался ничего менять. Как только мама это узнала, сразу же оборвала порочную связь. Оборвать-то оборвала, но через девять месяцев родился Петя. Из роддома их забирала тетя Лида со своим мужем – дядей Мишей, по такому случаю потратившимся на такси, в ущерб мечте скопить на немецкий аккордеон. Через три года отец каким-то образом узнал о рождении сына и приехал. Мама не захотела его видеть. Отец купил для нее новый дом, трехлетнему Пете оставил наградной револьвер, дяде Мише подарил немецкий аккордеон, а сам исчез еще на несколько лет. Во время своего следующего появления отец добился от мамы возможности недолго пообщаться с сыном, но как только та поняла, что ребенок начинает к нему привыкать, опять настояла на разлуке. Отец на десятилетие растворился где-то в окружающем мире и больше не предпринимал попыток как-то наладить связь. Пока не пришло письмо. На тот момент мама была уже тяжело больна. Шестнадцатилетний Петя, со всей свойственной его возрасту бескомпромиссностью, закинул письмо на книжный шкаф, где оно пролежало среди старых журналов до его возвращения в родной город после окончания института и аспирантуры. Вернулся он не один, а со своей красавицей-женой. Именно она, приводя запущенный дом в порядок, и нашла недочитанное письмо. А чуть позже тетя Лида принесла еще стопку писем, присланных Петру Николаевичу, пока его не было. По-прежнему не желая ворошить грустное прошлое, он перевязал письма шпагатом и спрятал их за книгами в шкафу.