Ирвин Уэлш - Дерьмо

Руководители семинара — Аманда Драммонд и Марианна Сан Юнь.

Старший суперинтендант

Джеймс Ниддри

Не могу поверить. Тоул и Драммонд. Я разговаривал с ним сегодня утром, и мне не сказали ни слова. Мне, второму — а фактически первому, потому что Тоул числится старшим только на бумаге — человеку в этом расследовании! Она поработала у меня за спиной. Полизала кому надо задницу и пробила-таки один из этих герл-гайдовских прожектов.

— На хрен нам это сдалось! — стонет Питер Инглис, украдкой посматривая на меня. — Время, что ли, девать некуда?

— Вот и поглядите, кто здесь теперь главный, — говорю я. — Какая-то мокрощелка! Что она понимает в полицейской работе?

Я смотрю на Рэя Леннокса. Он же крутился вокруг этой подстилки все утро.

Вид у Леннокса слегка виноватый. Парень торопится сменить тему и, пожимая плечами, говорит:

— Интересно, кто будет раскрывать убийство, если нас гоняют по семинарам.

— Бред, — соглашается Гас.

Настроение у ребят паршивое. Они посматривают на меня, ожидая, что я что-то предложу.

— А ты как думаешь, Брюс?

— Нам ничего не остается, как подчиниться. Как ты и сказал, Рэй, — я поворачиваюсь к Ленноксу и пожимаю плечами, — разговорами с тупыми телками убийство не раскроешь, но решаем здесь не мы.

— Тоул просто хочет выпендриться перед начальством и недоделками из Форума, показать, какой он хороший, — жалуется Питер Инглис.

Ему уже за тридцать, а выглядит дохловато для полицейского. Скорее жертва СПИДа.

— Не надо суетиться, рано или поздно эти мудаки сами себе шею свернут, — киваю я.

Немного позже звоню своему дружку Блейдси. Договариваемся встретиться в Ложе. Потом иду к Кроуфорду за булочкой с яйцом. На улице подмораживает, но даже холод не может рассеять поднимающийся от моих штанов аромат. Пора бы отдать их в химчистку. Распахиваю полы пальто и принюхиваюсь — ничего особенного, обычный запашок, никак не тянущий на вонь. Пару дней поносить еще можно.

Из внутреннего кармана пальто высовывается смятый край какого-то конверта. Письмо Тони из Челмсфорда. Я таскаю его уже целый месяц. Не прокатиться ли к нему еще разок, может быть, на Новый год. Я думаю о той телке, Диане, и перед глазами встают ее здоровенные голые ляжки. Чувствую знакомое шевеление в штанах. Мимо проходят женщины, и я застегиваю пальто. Нет, девочки, просто так такой товар на обозрение не выставляется. Хотите посмотреть — пожалуйте к кассе. Мысли снова возвращаются к Диане; черт, мне не терпится вернуться туда. Да, именно благодаря таким вот моментам ты и живешь. Без них не осталось бы ничего, кроме работы. И игр.

У Кроуфорда еще одна неприятность: у них кончились яйца. Не иначе как все пожрали придурки в форме, которые, вместо того чтобы заниматься делом, шляются целыми днями по долбаным забегаловкам. Так и проёбывают времечко полицейское.

Вечером повеселились в бильярдной. Играли по кругу, и я взял первое место, сломив сопротивление Леннокса и одержав победу со счетом 4–3. И это после проигранных двух первых партий! Этот хрен сразу загрустил и съебался. Не играй с большими, придурок, если не умеешь двигать кием. Леннокс точно не умеет, ни в бильярде, ни в чем-то другом.

И вот мы вываливаем на морозную улицу с дружбаном Блейдси. Это тот самый парень, который едет со мной в Амстердам. Я уже представляю, как мы с ним отрываемся. Легкий снежок. Я ловлю на ладонь снежинку и любуюсь ее совершенной формой сквозь застилающую мозги пивную пелену. Снежинка тает от тепла руки.

Снег начинает идти сильнее, и я тащу упирающегося Блейдси в вонючую пивнушку на Коугейт, настоящую дыру, имеющую, однако, лицензию на торговлю допоздна и забитую, как обычно, студентами и прочим сбродом. Топаю, сбивая с ботинок снег, и заказываю еще пару пива. Мы пристраиваемся за столиком, и я слышу, как рядом какой-то умник толкует о футболе, в частности о Стронаке, который, мол, был хорош когда-то, а теперь его не хватает на все девяносто минут. Раздумывая об этом — кто же спорит, тут все ясно, — я краем глаза замечаю в шумной компании студентов какого-то раздолбая в джинсах и потертой, но чистой одежде. Тем не менее сопляки ловят каждое его слово, как будто это говно что-то собой представляет.

— А это не Артур Кормак? — спрашивает Блейдси. — Ну, тот парень, что читает стихи. Его еще называют богемным поэтом.

Я смотрю на него и презрительно усмехаюсь.

— Богемный поэт? Ты хоть знаешь, что это означает? Лично для меня он шваль.