Игорь Редин - Синий роман

У капитана есть буква. Своя. Личная. Её он и в хвост, и в гриву. Букве нравится. Но она молчит. Кто я такой, чтобы претендовать на огрызок откровения? Однако молчанием меня не пронять. Наши деды не таких кололи.

– Мадам, листья уже давно опали, опалимые Вашим коварным взглядом. Кстати, Кафка твой – большая Бу. Меня от его букаффок тошнит.

– А я считаю, надо просто купить натуральные меха, термобелье и закаляться. Зима обещается быть такой же, как это лето…

– А нах закаляться-то, если меха и термобелье?

– Курильщиков и всяких мерзляк в мороз под сорок не спасет ничто из тобой перечисленного.

– Мной?!… а твой покорный слуга – курильщик и всякий мерзляк. Однако пережил как-то. Без мехов и термобелья кстати.

– Погода последнее время совсем не радует. Вспомни наше лето, да и вообще все довольно-таки уныло, если нет счастья. А где его взять?

– Хочешь быть счастливым – будь.

– Ага. Мне нечто подобное говорил стареющий еврей в дорогом восточном ресторане, где он ел только тирамиссу, а я только пила вино. Он сказал, что надо делать то, о чем больше и чаще всего мечтаешь, потому что время летит, а потом чувство собственной ущербности…

– Я подхожу к этому вопросу с противоположной стороны. Делай, что должен, и будь что будет.

– Да. Но тогда и ни о чем не жалей. Такая философия только для сильных духом.

– Если делать, что должен, жалеть просто будет не о чем.

– Тогда надо научиться не испытывать чувства жалости к самому себе.

– Вообще-то «делай, что должен» означает «поступай по совести». Если тебе твоя совесть говорит, что убить – это нормально, значит, убивай на здоровье, но не огорчайся, когда начнут убивать тебя. А ваще совесть достаточно емко прописана в религиозных заповедях и… у прочих революционеров.

Буква заглянула в зеркало, подмигнула юной знакомой сказочника туманов и вернулась ко мне:

– …видите ли, молодой человек… я, например, глубоко уверена в том, что истинный революционер должен погибнуть. Именно погибнуть, а не умереть. И погибнуть он должен непременно молодым. Чем раньше, тем лучше. Желательно в колыбели, с пустышкой в беззубых деснах. Ибо… ибо старый революционер смешон. А, не растерзанный пулями какого-нибудь отставного боливийского генерала Гари Прадо, молодой бунтарь, по меньшей мере, вызывает недоверие у всей прогрессивно настроенной общественности, да и среди товарищей по борьбе тоже…

Буква сняла парик, раскурила сигару – нескончаемый подарок Фиделя Вечного – и подошла к окну.

– Осень! – презрительно фыркнула она, задернула штору и направила свой взгляд к телевизору.

По тиви тоже показывали какую-то заунывную черно-белую хрень с прозрачными прожилками дождя в пригороде Нью-Йорка.

Пахло прелым голосом Жао Босхо. Листвой. Ноги по рыжей аллее. Улетающая в далёкие советские края, паутина Паустовского. Водка в кайф из гранёных. Дельфины из памяти и прямо в небо… и песни Розембаума… разные. Много. Все разве упомнишь? Но в основном про подорожавших жирных уток. Очень. Осень.

– А музыка?

– На Брайтоне, молодой человек, мало кто знает о Джимми Хендриксе, но за охоту помнят все. Ну, или, по крайней мере, многие.

– Что это было?

– Идиот. Прочти название.

– Да ну нах. Какое ж это интервью?

– А кто тебе мешает поинтересоваться грибными местами и?… что там ещё интересного есть в осени?

Она больно стукнула меня «Процессом». По голове.

Нет. Грибник из меня никакой. Это ж ходить необходимо. Нагибаться. Но спросить… хоть что-нибудь… Вспоминаю о том, что давно и безнадежно меня терзало:

– А вот, если бы…

– Если б ты скакал голышом на лошадке, был бы идиотом рождённым в Кадакасе.

Если б ты мог отличить нужное слово от ненужного, был бы гением, написавшим хазарский словарь.

Если б ты знал, кто и когда тебя поцелует, был бы сыном бога.

Если б…

– Если б… ты была немного ближе…

«Чёрный шторм» уверенно стоял на якоре. Рейд – дело, если и не серьёзное, то полезное. Однозначно.

В наушниках что-то надрывно свистнуло»… Командир корабля вздрогнул, икнул, отложил в сторону книжку и поинтересовался:

– …штурман, доложите обстановку. Мы где?

– В звезде, – хотел было съязвить тот, но, сверившись с картой, стаканом и прочими компасами, уверенно ответил: – мы в запое, сэр.

– Сколько?

На этот вопрос сверяться было не с чем, и штурман решил подставить корабельного кока, однако неожиданно для себя ляпнул:

– Что-то с неделю. Ну… или около того.