Андрей Промышленный - Шесть бесцветных часов

Мрак. Смрад. Холод. Родная неясность – самое дорогое, что есть в жизни.

Чёрный. Серый. И куча невнятных оттенков.

Линия. Вторая. Плоскость. Третья. Пространство. Простейшие формы, состоящие из одних углов.

Раннее утро. Холод, пробирающий насквозь, так дерзко пугающий яркого обывателя. Линия. Множество неуклонно прямых линий. Элементарные линии зданий, дворов, кварталов, городов, всего мира, как кажется. Дома. Сумасводящие дома-близнецы. Стена к стене, слияние нескончаемых монументальных образов. Урбанический хохот. Невообразимое множество одноликих муравейников.

Линия, другая. Ячейка.

В каждой ячейке по яростному вскрику, томному рыданию, обескураженной истерике, робкому всхлипу или мирному сопению, что разбавлены лишь завыванием снежного ветра. По принуждённому огоньку типовой судьбы, что уже ничего никогда и не осветит. Пёстрые существа в противопоставление самим бетонным ячейкам, что так злобно мнут всю их яркость. И только они. Подростки, дети, старики, уголовники и тюремщики. И все такие яркие. Ослепнуть можно. И все прячутся за серыми сводами, покрытыми не сходящим инеем.

Или же… Не все?

Улица. Несколько параллельных линий сходятся едва различимой точкой вдалеке. Всё те же два цвета. Скудная горстка оттенков.

Чуть выше. Миллионы пересекающихся, идеально расчерченных когда-то линий, всё та же горстка оттенков.

Нескончаемая улица. Идеальная геометрия. И одна маленькая ошибка, скромная иррациональность со смелым шагом, нарушающая всю идиллию – человек. Во всё тех же безжизненных цветах. Уверенная, но уже смертельно усталая походка вдоль панельной бесконечности, поношенная ветошная одежда, нарочито расстёгнутая навстречу смрадному ветру, тряпичная куртка, волосы, переливающиеся серыми оттенками, что так стремятся к небу, лицо агрессивно-угловатых черт в ответ на глупые квадраты панельных домов.

Несвойственное этому времени лицо, не скрывающее искренней любви к жизни и полного осознания происходящего. Выверенные шаги по грязному снегу, серый, сфокусированный взгляд, внемлющий холоду, столь чуждый другим, скромная улыбка по уголкам потрескавшихся губ.

Лаконичные комбинации цвета, быта и погоды. Серое небо, чёрная дорога с серым, беззвучно погибающим снегом, чёрные рассохшиеся швы меж домов. Лёгкое касание долгожданного тепла к скромному чуду выселенной из города природы. И совершенные узоры исчезают безвозмездно, уступая место асфальту. Вездесущая весна как хранитель новых смертей. Абсолютно безжалостных и абсолютно неприметных для миллионов пар глаз. Никто и не обратит свой мелочный взгляд на вселенскую гибель действительно прекрасного.

Шаг. Вновь шаг. И ещё один, окончательно разрывающий статичную картинку.

Квартал, за ним ещё один.

Однотонный, уходящий вдаль полумрак, который боятся разбавить даже окна своим робким электрическим огнём за продрогшими облупившимися деревянными рамами окон и бесценным хламом балконов.

Ветер, отражаясь от стен, завывает пущим свистом.

Очарование ледяных гигантов, созданных некогда великими руками, согревающих миллионы цветных туш. Жалость самоскроенной, тряпичной оливковой куртки, что прячет одно бесцветное сердце, так громко стучащее в груди.

Но и с величием создателей бетонные коробки уже из последних сил сдерживают вселенские морозы. И вот, уже спустя беспечную смену былого величия на приторные конфеты жителей, они пытаются затеряться в пыли истории. Кто бы позволил. Жизнь, не прекращая своего движения ни на миг, щедро дарует им самое терпкое, что может дать: снега, дожди, грозы и бесконечные ветра с холодным светом полуночной, едва различимой луны.

Пёстрые люди же, в свою очередь, лишь пытаются блеснуть своей безмерно богатой внутренней пустотой. Окончательно разобщившись, они то царапают на больных, измождённых годами стенах свои бесцеремонные пёстрые рисунки, то – в противовес – закрашивают и пытаются обклеить их всем, чем только можно, с пущей бесцеремонностью и пошлостью насилуя изнывающие стены.

И вновь этот человек. Уверенное дыхание, сразу же оседающий пар. Мысли, ворох лишних рассуждения, вереница надежд. Утренним щелчком исчезнувший свет уличных фонарей, словно ещё более сгущавший утреннюю тьму.