Андрей Зоткин - Грязь. Сборник

– Я же сказал, чтобы ты отправила сразу же…

– Были дела.

– Ты понимаешь, что я сделал? Кровь этих людей теперь на моих руках, я думал, что они остались на квартирах, потому что проигнорировали мои слова, а теперь знаю, что они даже не получили их. А знаешь, что сделала ты? – он говорил медленно, с каждым словом повышая голос. – Ты предала нас!

Клык наотмашь ударил её правой рукой по щеке, девушка издала прерывистый стон и упала в лужу. Мгновенное отвращение. Я даже хотел кинуться к нему или к ней, но меня опередили, один из курящих парней подпрыгнул к обидчику девушки, приняв боевую стойку и замахнувшись для удара.

– А, нет… – довольно сказал Клык, выхватив нож из кармана и наставив на нападающего. – Сучка даже по заслугам не получила, а ты уже мешаешь. Угу?

Он говорил, чуть высунув язык, явно получая от происходящего удовольствие. Парень опустил руки, уставившись на выставленное перед собой лезвие. Клык кивнул головой и легким движением собрал нож-бабочку, но не стал убирать в карман – оставил в руке. Он потряс кулаком:

– Такие как вы обрекут нас всех на погибель. По заслугам надо получать.

И подняв сложенный нож над собой, в напоминание о том, что он вооружен, Клык прошел мимо нас и вышел на проспект. Никто не посмел остановить его. Девушка лежала в луже и всхлипывала. Никто не помог ей подняться. Я поднял глаза наверх. «Служение есть жертвенность» – гласила надпись на своде арки, тускло проступая через слой дешевой краски.

Вид из этой квартиры открывался на одну многочисленных площадей этого города. Площадь Искусств, слишком фантастическое название для наших времен. Ведь что есть искусство? Сплошное разочарование для людей практичных, поверхностных. Сплошной художественный вымысел, никакого реального действия, всё сказочки да рисунки на потеху дня. Одинокий памятник Маяковскому стоял в широких штанинах и презренно смотрел на толпы собравшихся людей. Очередной митинг… Как же громко, надо закрыть окно.

Мой товарищ сидел, развалившись в кресле, и обсуждал условия нового выступления с молодым человеком нашего возраста, но не нашего духа. Он даже пиджак нацепил на встречу в собственной квартире. Люстра в этой комнате была синего цвета.

– Томми, ты пойми: мы просто делаем свое дело, потом идем в ближайший бар, чтобы хорошенько надраться. Беспорядки после нас – это не наша забота.

– Меня зовут Дмитрий, – чуть обиженно сказал модник. – В этом-то и проблема. Организаторы боятся за помещение.

– Томми, пройдет день-другой и вся страна рухнет! Будут ли тогда твои организаторы беспокоиться о своем дерьмовом зале?

Его голова поднята высоко, речь быстра. Сейчас он чувствовал себя пророком.

– Ладно, по рукам, черт с вами.

– Ха, Томми, ты отличный парень, только музыкальный вкус у тебя полное дерьмо, – он кивнул головой на плакат, висевший на самом видном месте. – Эй, скажи ему!

Я никак не отреагировал. Порой я ловил себя на мысли, что за день так и не сказал ни единого слова. Временами я мог молчать неделями. И чем больше молчал, тем больше становился нелюдим. Начинал шарахаться от незнакомых людей, чувствовать, будто за мной попятам идут большие руки, желающие схватить меня, и… я даже боялся подумать, что было бы дальше. В таком длительном молчании моя тревога не знала границ. И только живое общение здесь и сейчас, с глазу на глаз могло даровать спасительное спокойствие и уверенность. Но поначалу немые дни всегда комфортны, ты будто есть, и тебя нет, и никто не накажет тебя за это.

Сейчас я стоял у шкафа и держал в руках фарфорового бегемота, выкрашенного в темно-синий цвет. Он был таким холодным и объемным. И очень легким. Что-то было тут не так. Все полки были завалены подобными безделушками. У кого-то ещё хватало денег на такие забавы. Звон бьющегося стекла и громкие крики с улицы заставили меня отпрыгнуть в дальний угол комнаты: половина ржавого растерзанного огнетушителя, брошенная с улицы, разбила окно и лежала прямо посреди дешевого зеленого ковра из Ikea. Громкие голоса и визг на площади полностью заглушали полицейские громкоговорители. Мы втроем переглянулись и отошли подальше от окон. Следующий час мы сидели на раскладной кушетке, устремленные в непонятный океан собственных мыслей, наслаждаясь звуками разгона демонстрации. Хотя модник выглядел напряженным.

Мы вдвоем стояли на краю опустевшей площади. Мусор, несколько больших пятен крови на брусчатке, белая надпись «Верните Пушкина» на постаменте памятника. Это уже попахивало экстремизмом. Поле ещё одного проигранного боя. Что может вдохновлять ещё больше? В своё время Анри Дюнан был потрясен подобным местом и из-за этого основал свою знаменитую организацию. Красного креста не было бы без ещё одной кровавой драмы, без очередного поражения. Я посмотрел на своего попутчика: он безмолвствовал. Это и было страшно. И только сейчас я заметил, что до сих пор держу в руке фарфорового бегемотика. Я посмотрел на него и разжал пальцы. Он разбился и утонул в луже. Последняя прекрасная вещь в этой истории пошла ко дну.