Андрей Зоткин - Грязь. Сборник

После этого я достал из внутреннего кармана фотографию: на ней тонкая женская рука лежала на краю ванны, плечо и лицо девушки остались за кадром. Мой товарищ не увидел этого, сплюнул и сказал:

– Они… боятся нас. Ты чувствуешь это? – сказал он, и огонек на конце дешевой сигареты в его оскаленной улыбке зажегся вновь. – Поэтому они так ожесточились. Все эти разгоны митингов, усиление законодательства, все эти слова на экране – лишь начало их панической болезни. Мы страшнее нацистов, и они знают это. Страх… – он широко раскинул руки, зажав сигарету между большим и указательным пальцем, и глубоко вдохнул воздух, воображая себя спасителем или даже мессией. – Он витает над этим миром. И мы его дети. Почувствуй это. Рожденные в эпоху очередных цепей, мы будем ЖИТЬ. Ведь мы уже обрекли сами себя на вечную свободу.

Но я чувствовал лишь, как сильно сжаты мои зубы, как волна отвращения подступает к горлу, а уши медленно начинают сверлить мой мозг. И виной тому были не эти самонадеянные слова, а музыка, которая играла где-то внизу. Жалкий выкидыш компьютерной программы и вокального класса, то, что сейчас пела девушка в динамике, было слишком абсурдно и прилизанно, чтобы воспринимать это с чем-то другим, кроме чувства полного отвращения. А ведь эту певицу все считали знаменитой. Все, но не мы.

– «Наша маленькая группа всегда была и будет до конца», – пробубнил он, раскачивая головой из стороны в сторону. – Наша тоже. Кто, если не мы, покажет всем, насколько все зыбко, насколько все прогнило. Вонь, вонь от этой гнили витает в воздухе, но люди называют это «слегка испорченной экологией». Будто за городом можно убежать от этого. Везде сплошной обман, и они его дети, – он ткнул тем, что оставалось от сигареты, в сторону центрального района. – Его дети, его…

Несколько капель упали на засыпающий город. Буря была близко… Вдалеке мелькнула молния. Подул западный ветер. Но он этого не замечал. Он молча смотрел остекленевшими глазами на грязные улицы, по которым проезжали редкие одинокие машины, прокручивая в голове свои воспоминания. Песня закончилась. Началась другая. Он громко вскрикнул, нарушая сон трущоб:

– Что? Неужели эта сука будет снова петь?

Вместо ответа начался дождь, смывший его слова в историю. Из этой картины можно было сделать хорошую драму, но в любом случае, всё это не больше, чем жизни нескольких людей. Кому сейчас есть дело до них?

После того как нас чуть не сбил уже третий поезд подряд, мы поняли: пора выходить на улицы. Часы дороги не пропали даром: мы были в центре города. Немного прошли и вышли на привокзальную площадь с обелиском в центре. Где-то в толпе мелькнул человек в желтом дождевике, он выделялся своей яркостью, и это развеселило меня, но увы, человек быстро исчез в одном из пабов на Лиговском. Мой товарищ не удержался и пошутил про фаллическую форму обелиска. Он даже не догадывался, что Фрейд в своё время на этом делал деньги и психологию. Теперь же на таких шутках зарабатывают туалетные комики. Наверное, я слишком критичен.

Мы шли по главной улице – широкому проспекту, набитому доверху людьми, машинами, старинными домами и памятниками архитектуры. Правда, домов за салонами и вывесками уже и не было видно. Лишь полуголые красавицы в дорогущем нижнем белье на большом рекламном баннере радовали глаз в этой серо-цветной безвкусице. Небо уже посветлело, но даже редкий луч не пробивался через завесу туч. Весь этот город – набережная неисцелимых. С одной стороны, инфекционный изолятор у канала, с другой – чистый вымысел: смыслы и знаки, которых нет, но мы всё же наполняем ими судьбу всех прокаженных.

Не боясь непогоды, над домами пролетел огромный неповоротливый дирижабль грязно-зеленого цвета с большими экранами и громко кричащим рупором:

– Все на футбол! Акция от Хеленгайзера! При покупке трех единиц товара скидка на второй билет 70%! Это твоя удача, так возьми её в руки!

– Ха, орет, как будто о начале войны объявляет! – прокричал мой товарищ. – Войне праведного потребителя за лучшие товары! Виват, хер Хеленгойзерн, или как там тебя?!

Когда мы переходили дорогу, одна из машин не успела проехать и перекрыла зебру. Толпа людей стала недовольно обходить ее, опасаясь проезжающих мимо машин. Мой товарищ рассмеялся, запрыгнул на белоснежный капот машины и прошелся по нему, как по переходу. Спрыгнул, обернулся. Парочка прохожих переглянулась и последовала его примеру. Я же перешел, как все остальные, и стоял в сторонке, наблюдая за своим хохочущим товарищем. На белом капоте осталось множество грязных следов, это было действительно смешно, и я улыбнулся. Водитель машины высунулся из окна и стал громко и истерично кричать своим толстым лицом, покрасневшим от злости и унижения. Весь перекресток смотрел на него, будто бы произошедшего ему было мало. Еще несколько людей прошлись по капоту, в то время как остальные с опаской проходили мимо. А мой товарищ стоял в нескольких метрах от машины и смеялся, согнувшись и держась за живот. Водитель кричал именно на него, пытаясь задавить одинокого героя своим богатым, но отвратительно сложенным четырехэтажным матом. А мой товарищ лишь смеялся. Он будто показывал суть вещей, имея мужество не только это делать, но и смеяться над этим.