Ирвин Уэлш - Клей

А я не жалею. Когда прет, тушеваться нельзя, иначе потом будешь сокрушаться. Но я жалею, что застрял слишком надолго и позволил деструктивному процессу основательно подточить себя. В самолете из Нью-Йорка, возвращаясь после превосходного сета в «Твайло», я принял карьерное решение: не будет у меня больше никакой карьеры.

Я был своим в обоих лагерях; я всегда восхищался рыбами, на которых все держалось: Дейв-Драммер, «Либерейторы», вот эта туса. На самом деле подпольные вечеринки и были моей стихией, мы были кланом, который постоянно пополнялся новыми членами. А суровая правда в том, что так было лучше. Круче, веселее. Так что бегство из круга обреченных циклиться на себе знаменитостей с моей стороны было тщательно просчитанным, даже корыстным ходом.

Так я стал играть на олд-скульных рейвах и вечеринах; музыкальные журналы задавались вопросом: N-SIGN ПОТЕРЯЛ ВКУС? А я жил полной жизнью и был счастлив, как никогда прежде. Потом приняли Акт об уголовном судопроизводстве, [68]и кислород стали перекрывать; зубастыми улыбками сложно было скрыть, что тем, кто не хочет играть по их правилам, в UK придется несладко, их просто задушат. А играть по их правилам в Невозмутимых Британцев все равно что на голову себе срать.

Так мы переехали; сначала в Париж, потом Берлин, потом Сидней. Тусовщики из «Спирали» и «Мутоида» [69]– всех будто вынесло на берег в Сиднее. Последнее время мне частенько бывает хуево. Для меня это всегда сигнал, что пора двигаться дальше. Люди годами пытаются понять, почему им хуево, приспособиться к этому. Я же просто выдвигаюсь далее. И – проходит. По кухонной философии, убегая, ты не решаешь проблем, нужно научиться переживать это состояние – когда тебе хуево. Я так не считаю. Жизнь – процесс скорее динамический, нежели статический, и, перестав меняться, ты погибаешь. Так что я не бегу, я двигаюсь дальше.

Да. Полегчало даже. Самооправдание – вещь. Не бегу я, а двигаюсь дальше.

Продвигаюсь.

Последний раз я видел их девять лет назад, на похоронах. Смешно даже, Билли, Топси, Терри, я думал, что буду постоянно о них думать, но на самом деле – почти не вспоминал. Вот только теперь, поближе к дому.

Стыковочный рейс до Глазго, в салоне свежий номер «Геральд» бесплатно. Жопники. Люблю их, пиздец. Никогда не разочаровывают. Я снова дома. Возвращаясь в Шотландию, я всегда испытываю странное возбуждение. До меня дошло: пусть и не по счастливому поводу, но я все-таки приехал домой после длительного отсутствия. Надеюсь, что, пока доберусь, у меня еще будет отец.

А вот Голли уже не будет.

Я любил малыша Голли, гондончика этого, засранца себялюбивого. И сейчас люблю, может, даже сильнее, потому что он кинулся. Больше он никого не расстраивает, одного раза хватило. Картинка, когда он лежит на дороге, кости переломаны, неживой, останется со мной навсегда.

Девчонка из Мюнхена, сто лет назад, в девяностом, девяносто первом или восемьдесят девятом, пох, Эльза ее звали. Голли зацепил ее подругу.

– Странный у тебя друг, – говорила она, – он Гретхен не… у них не было… он ей понравился, но настоящего секса у них не было.

Я еще гадал, чего он там себе думает. Теперь знаю, как он знал тогда. Он был слишком добрый, чтоб, имея вирус, кого-нибудь выебать.

Он научил нас, что такое потеря.

Если б только он любил себя так же, как остальной мир. Он мертв, и поэтому любить его проще, чем Билли или Терри. Но к ним я тоже неравнодушен настолько, что не могу допустить их к себе, чтобы не разрушить свои к ним чувства. Я люблю их мысленный образ . Но того, что было, не вернуть; это ушло: невинность, пиво, таблетки, флаги, путешествия, район… все это так далеко.

Как там в этом боуевском сэмпле: «Опусти на прошлое шторы…»

Автобус в центр города. Я в глубоком пиздеце. На самом деле я даже глубже. Местами мне кажется, что я вижу не глазами, а ушами. Автовокзал на Бьюкенен-стрит.

«Бизнес-бар» был переполнен. И чрезвычайно довольные собой гости Фестиваля, и подверженные эйфории офисные работники легко сливались здесь в единую тусу на том не вполне оправданном основании, что все они находятся в месте, которое на эти три недели стало центром мира. Билли Биррелл сидел за стойкой, попивал «перье» и держал прием. Заметив своего брата, он поднял брови удивленно, но без неприязни. Футболка «Хибз» – охуеть. Пусть его, лишнее доказательство, что он больше не якшается с уличными драчунами. Тут Билли заметил Терри, и физиономия его заметно скисла. Да с ним еще кто-то… как ее… так это Катрин Джойнер! Здесь, в «Бизнес-баре»! На нее уже поглядывают со всех сторон, но что она делает в такой компании?