Сергей Бурый - Башня Татлина (СИ)

Эксперимент?

Сначала мне было интересно, захотите ли вы нажать на кнопку и отключиться от редактирования, и вы захотели. Конечно, это не совсем ваше желание, вы же понимаете… И дальше все пошло четко по сценарию. Вы как будто сами поняли, что редактирование – зло, как будто сами решили отключить жену и Наума, как будто сами решили отключить всех остальных.

Почему как будто? Разве решал не я?

Решали, конечно, не вы, решал я. В тот момент, когда вы нажали на кнопку «отключить редактирование», вы вовсе не отключились, а перешли на следующий уровень редактирования. Думаете, почему никто с Дворцовой площади не пошел к Башне Татлина? Догадываетесь?

Пока у меня не укладывалось в голове то, что говорил Лев Глебович, но примерный смысл был понятен. Я по-прежнему отредактирован, только теперь это еще хуже, чем было раньше.

Да, вы правы, это еще хуже, чем было раньше, прочитал мысли Лев Глебович. Правда, я бы сказал не хуже, а лучше. В чем смысл нового уровня редактирования? За десять лет я заметил, что некоторые люди вроде вас все-таки испытывают дискомфорт, чувствуют что-то, как вы, ощущают неправильность, искусственность происходящего. Они находятся в отредактированном состоянии, но готовы выйти из него в любой момент. Когда человек находится в таком состоянии, его действия не всегда эффективны, люди стали больше говорить и делать то, что вызывает у них отторжение, тик усиливается. Люди отредактированы и на вид счастливы, но если копнуть глубже, мы увидим, что в них зреет несогласие, и однажды оно созреет и прорастет. Теперь, конечно, уже не прорастет, потому что я придумал, как решить эту проблему.

Я просто стоял и ждал, что еще скажет Лев Глебович.

Когда вы якобы отключились от редактирования и уверовали в это, вскоре стали очень уверены в своих желаниях и их воплощении. Когда человек думает, что он свободен, хотя на самом деле он провалился в рабство еще глубже, это совершенно иной уровень контроля. Когда человек уверен, что свободен, управлять им так же легко, как дышать.

То есть сейчас я отредактирован, зачем-то спросил я, хотя уже знал ответ.

Конечно. Но вы единственный, кто будет об этом знать, больше никто. Это ваше наказание за преступление.

В чем мое преступление, удивился я.

Вы допустили преступную мысль, что можете быть свободны, улыбнулся Лев Глебович. Знание для вас – это наказание. Вы будете продолжать работать в Башне Татлина, сделаете успешную карьеру, может быть, станете главным редактором Санкт-Петербурга или дослужитесь до главного редактора России. Кто знает…

А почему я должен бояться смерти?

Смерти? Нет-нет, вы не умрете. Вам ведь на днях исполнится 36 лет, верно?

Да.

Вот вы и ответили на ваш вопрос, почему должны бояться смерти. Но вы будете жить долго, пожалуй, даже вечно, а люди вокруг будут умирать. Это мой подарок, а может быть, тоже наказание. А теперь я нажму на кнопку и мы спустимся на этаж ниже.

Он нажал, мы спустились, смелыми и быстрыми шагами Лев Глебович дошел до панорамного окна, достал из кармана черепаху, открыл ее. Фотография смотрела на город и улыбалась. В Петербурге в тот день установился полный порядок.

21

Не ешь, пока не доешь, сказала мама, взяла кружку, сполоснула небрежно, оставив внутри четыре оранжевые полосы, чайные несмываемые разводы, налила заварку, сделанную неделю назад, добавила кипяток, поставила на стол рядом с печеньем, мне запрещалось прикасаться к нему, пока не доем водянистое картофельное пюре с рыбной котлетой, отсюда и фраза «не ешь, пока не доешь», брошенная вскользь, как обычно отдают распоряжения люди, знающие, что их воля точно будет исполнена,

а я не сопротивлялся, подчинение воспринимал привычной рутиной, как и большинство других детей, родитель, словно тиран, всегда прав, пусть даже суп не нравился, хотелось запивать вкусное печенье глотками из кружки с несмываемыми оранжевыми разводами, но все сделал, как велели, по порядку,

и после обеда собрались, оделись, обулись, вышли из нашего уютного зеленого дома с чердаком, таких больше не осталось, наш сносить нельзя, предлагали продать за большие деньги, отличное место для кафе, салона красоты, небольшой галереи, новой постройки, так говорили маме, она всякий раз отказывалась от предложений, и я радовался этим отказам, не желая оставлять чердак, отдавать его кому-то, ведь он принадлежал только мне,

и когда в тот памятный день мы вышли из дома после обеда, еще раз подумал, как нравится жить здесь, через арку выходить к набережной, видеть церковь и думать, когда-нибудь окажусь там, на другой стороне реки, мама отпустит меня, хотя никогда до этого не отпускала с острова, водила в школу, забирала, запрещала гулять, знакомиться с другими детьми, кричала, когда уроки заканчивались раньше, удавалось улизнуть, бродить неподалеку, падать, рвать штаны, пинать камень или коробку, портить ботинки, делать все, что никак не связано с установленным идеальным порядком, от которого прятался на чердаке,