Дана Шер - Бенджамин Эррел спускается в ад

Сюжет третий: Лея орет от боли. Дэн орет на Лею, Даррел снует по кухне, пытаясь найти все вещи, о которых просит Лея между воплями. Наконец Дэн уходит заводить машину, Лея с трудом стоит, держась за стул, Даррел поддерживает ее, пока я сую вещи в сумку. Спустя несколько часов ожидания в приемном покое мы узнаем, что это девочка. Дэн едва не ломает от радости стул, мы идем в палату. Я не замечаю, как Даррел выскальзывает из нее и нахожу его чуть позже сидящим в коридоре.

Все кончено, говорит он. Да наконец-то , усмехаюсь я. Теперь Лея хоть чем-то займет себя, вместо того, чтобы… Он обрывает меня. Не Лея. Я сажусь – а скорее падаю – на соседний стул. Что это значит? – требую я. Дар, что это значит?

Он начинает плакать. Не как ночью – слезы просто текут и текут, а он просто смахивает их с лица ладонью, почти равнодушно, как будто его не волнует, что прямо сейчас закончилось его детство и началась совсем другая, какая-то непонятная и страшная жизнь.

Сюжет четвертый: я опаздываю на похороны. Даррел встречает меня, стоя в одиночестве у могилы. Я озираюсь, не понимая, где Ненси, но он не дает мне пойти и поискать ее, а просто ловит мою руку и сжимает. Это больно, но я молчу, не решаясь пошевельнуться. Я так хочу сказать ему – я с тобой, я рядом, но одного взгляда на его лицо хватает, чтобы понять: он меня не услышит.

Пятый сюжет… А впрочем, это не так уж важно. Я не хочу вспоминать ни ссоры, ни страх в его обычно безмятежных, насмешливых глазах. Не хочу вспоминать, что вел себя, как придурок, наивно полагая, что все может остаться по-прежнему. Не хочу понимать, что предал его – тем, что не отправился следом за ним в те мрачные глубины, куда ему пришлось пойти, чтобы вернуть самое себя после этой утраты. Не хочу думать, что могло получиться иначе. Не хочу гадать, какая из всех ошибок стала той самой, фатальной.

Финальная сцена: я лежу на газоне у дома. Это все тот же старый, знакомый мне дом, но теперь он пустует – его тяжело содержать, а Даррел считает, что должен разобраться со всем один. Я уже пытался предлагать ему свою помощь и деньги, пытался заставить Лею поговорить с ним, но она была неприступна: Н е лезь в его жизнь, Энджи. Дару не до тебя.

Ладно. Ладно. Я все равно так занят на проекте, что даже ночую частенько не дома. Отец оставил меня за главного, и, пока он в отъезде, мне наконец-то кажется, что меня начинают воспринимать серьезно.

Даррел выходит из дома, вытирая серые от пыли руки о серые же штаны. Это кажется мне забавным: практически литография. В Дарреле не осталось ни барочного блеска, ни ярких красок. Это просто горе, думаю я. Он оправится. Серебро тускнеет, но не перестает быть серебром, верно? Даррел садится рядом, запускает мне в волосы свои серые пальцы.

Мы больше так не можем, Энджи, нежно говорит он. Мы больше так не можем.

Затемнение.

Титры.

И вот он я – держусь из последних сил. Совсем скоро премьера моего дебютного фильма в Каннах, а после я смогу уехать. Мы всегда мечтали, что отправимся в Европу вместе, но несколько лет назад я уехал, а ты даже не знаешь об этом. Я надеюсь на встречу. Не знаю, что я скажу тебе. Но знаю, что ты мне скажешь. Я много раз представлял себе это.

Привет, придурок.

И я отвечу тебе – привет .

Дядя Эн-жи! – верещит маленькая Моника, бросаясь мне на шею. Для трехлетней малышки она изумительно бегло болтает. Лея считает, она вся в нее. Пока Моника несется ко мне, Лея стоит на крыльце дома – на деловой костюм натянут фартук, плечо подпирает прижатый к уху телефон. Моника сует мне в руки плюшевого медведя. Как только я оказываюсь в доме, в ноздри бросается аппетитный запах – что-то шкворчит на кухне, в гостиной на кофейном столике расположилась наполовину склеенная модель самолета – пахнет клеем и влажным деревом, в спальне, куда меня провожает Лея, меня встречают цветочный спрей для подушек и свежие простыни. Все это совсем не похоже на запахи отелей, в которых я жил все эти годы. Так пахнет дом – дом, которого у меня не было со времен расставания с Даррелом.

После него у меня были другие. Мужчины, женщины. С ними бывало весело, но как только они уходили, пустота принималась грызть меня с новой силой, так что вскоре я прекратил. Помолвлен с работой – ну, каково? Даже папарацци не смогли раскопать на меня ничего стоящего и переключились обратно на моего отца. Нет худа без добра: все же я не смог бы стать таким знаменитым, если бы ему не пришлось залечь на дно в связи с одним старым скандалом. Так что за пару лет в Голливуде я крепко усвоил: у каждого свой бак, наполненный грязным бельем. Поэтому я привык из суеверия думать, что у меня вообще нет прошлого – вот только Даррел от этого не стал реже снится мне по ночам.