Георгий Чернов - Имитация

На этом моменте он зачем-то решил протянуть свое рыло ближе ко мне, чтобы я, видимо, задохнулся от того смрада, что оно источало. Будучи в ярости, я пнул его ногу, а затем резко дернул дверь на себя, зажав его голову между ней и дверной рамой. Он застонал и начал тщетно выбираться из коварной ловушки, но я потянул ручку на себя еще сильнее.

– Давай мы так с тобой договоримся: еще раз ты позвонишь сюда – а меня очень бесит дверной звонок, – я тебе все кости к хуям переломаю.

И тут я пару раз ударил его дверью, уже не особо контролируя то, что делаю, а затем отпустил, и он вывалился из железных тисков наружу, ударившись спиной о кафельную плитку. Внутри меня все тряслось. Когда запирал замки, то заметил, что мои руки дрожат. Но я не испугался, нет. Мне каждый день приходится калечить людей, и не только физически. Но что тогда это? Ненависть? Гнев? Прожив в этом теле уже сорок с лишним лет, быть может, даже больше, я так и не научился их различать. Мне непонятны собственные эмоции. Собственные чувства.

Тут мне снова стало душно. Тошно. Я подошел к окну, и оно, скрипя всем своим деревянным нутром, открылось, впустив свежий ночной воздух. Где-то вдали раздались сирены реанимации, назойливые гудки, из дома напротив слышались ругань и пьяный галдеж. Мои глаза закрывались сами собой, все застилал тугой туман, голова раскалывалась, а к горлу подходил похмельный ком тошноты. В один момент я просто вырубился, впал в забвение, как впадал до этого снова и снова. После смерти у меня не было снов. Он забрал их у меня. Засыпая, я сразу, спустя мгновение темноты, просыпался, снова возвращаясь в реальность. И порой от недостатка сновидений и фантазий сама реальность может начать казаться сном. С царящим вокруг меня сюром так точно.

Когда я проснулся, то почувствовал, что мое горло раздирает неимоверная боль, словно кто-то заливал в него серную кислоту, а мое тело будто плавает в воздухе. Или в воде. Холодной воде.

– Доброе утро, – услышал я чей-то голос, и лишь по едва заметной издевательской интонации узнал в нем Кирилла.

– Что… – только и удалось мне выдавить из себя, когда с трудом смог разлепить свои глаза – яркий свет горящей лампы будто резал их ржавым ножом. Когда я все-таки смог оценить обстановку вокруг себя, то понял причину своего странного положения – мое тело плавало в наполненной ледяной водой ванне, а вокруг меня покачивались островки желтоватой субстанции. – Какого хрена?!

– Я мог бы соврать, что помог тебе таким образом освежиться, но я же, в конце концов, твой друг, – тут он поднялся с корточек, чтобы освободить мне дорогу, когда я начал вылезать за борт ванны, пытаясь не задеть куски того, что когда-то отверг мой организм. – Не могу же я тебе врать: ты захлебнулся в собственной рвоте. Добро пожаловать в русский рок. А я говорил тебе не спать на спине пьяным! В общем, пришлось тебя немного реанимировать. И желудок прочистить. Но как дерьмо ты себя чувствовать будешь еще долго, вероятно.

– Погоди. Я что, умер? – спросил я, обтирая себя полотенцем и все еще не до конца осознавая себя участником происходящего.

– Ну, технически – твое тело. Сам-то ты жив, как видишь.

– Стоп, – вдруг до меня дошло, и я недоуменно уставился на Кирилла, бросив полотенце на пол, – как ты вообще сюда попал?

– Через окно. И оденься уже, сколько можно? – бросил он, уже стоя спиной ко мне, и направился в комнату.

– Через окно? Ты что, совсем охуел? Тебе что-нибудь про личные границы известно?

– Я от тебя это слышу? – раздалось из недр комнаты. – Ты вчера вломился в чужую квартиру.

– Это другое.

– А по мне – так то же самое. Собирайся давай, и так поздно уже.

– Стоп, а что, есть работа? Что там от Глеба слышно? – мой мозг вдруг словно включился, как по кнопке, и вспомнил вчерашний вечер, а вернее его часть, пока руки мои натягивали штаны, почему-то, как и вся другая одежда, валявшиеся в коридоре.

– Работа есть, а по теме того мудака отмалчивается. Сказал работать, как работали до этого, дал адрес, пробубнил, что это наш вчерашний, и бросил трубку.

Я зашел в комнату, застегивая рубашку, и увидел, как Кирилл нагло уселся на прикроватной тумбе, а в руках у него лежали вырванные книжные листы, которые он зачем-то читал.

– Положи.

– Да-а, – протянул он, перевернув страницу. – Крыша едет?

– А у кого не едет? Положи, говорю.

– Да может и у всех едет, но у тебя, наверное, даже диагноз есть, – он спрыгнул с тумбочки и нарочито аккуратно положил стопку на место, подровняв так, чтобы не торчали края. – В целом, никогда не разделял любовь к литературе. Что в ней такого? Мне понятнее, когда перед глазами что-то.