Георгий Чернов - Имитация

«И никто из нас не боялся смерти, так как никто не понимал, что такое смерть».

Леонид Андреев

Есть такое странное убеждение, которое лично мне всегда казалось глупостью, что якобы перед смертью, в самые последние мгновения перед ней, вся прожитая жизнь обязательно проносится перед глазами, как бы давая тебе что-то переосмыслить. Так вот, все это не более чем собачья чушь. Чья-то идиотская выдумка. В конце концов, кто из вас может похвастаться тем, что хотя бы раз умер? Не можете. Зато я могу. И нет, свою жизнь перед глазами я вижу лишь теперь, когда понимаю, что навечно закован в горящие цепи, рвущие своей тугой хваткой мою обреченную плоть. Именно в такой ситуации, как мне кажется, и хочется подвести какой-то итог, провести ретроспективу.

В момент же смерти не было мне никаких откровений, света в конце тоннеля, Божьего Суда, архангелов и чего бы вы там еще себе ни напридумывали. Нет, сначала все было идеально – точно так, как и мечтал всегда мой скорбный разум: беспросветная, тугая пелена тьмы. С самого детства это желание преследовало меня, репейником вцепившись в мой ум – желание забвения всего, что существует вокруг. Забвения самого моего сознания. Я не хотел видеть ни Рая, ни Ада, ни, прости Господи, Чистилища. Какой бы ни была реальность, горящий внутри меня максимализм просто хотел, чтобы ее вообще не было. И все же, когда я умирал, сжав в руках нож, которым только что перерезал глотку ублюдку, перерезавшему мне мою, то чувствовал эйфорию. Лучшие мгновения моей жизни длились, возможно, лишь в те несколько секунд, когда я перестал существовать.

Хотя, вы знаете, один момент все же стоит уточнить: свет после смерти я видел, да. Правда был то не божественный свет, а грязная, мигающая лампочка, освещавшая заплеванный подвал с облупившейся зеленой краской и плесенью, гуляющей по штукатурке. Большего разочарования и представить трудно. В общем, как вы уже, наверное, догадались, а может и нет – подвал не был Адом, и уж тем более не был Раем. Это был обыкновенный грязный, плесневелый подвал, воняющий собачьим дерьмом и мочой. Подвал, в котором меня воскресили. Точнее даже будет сказать не «воскресили» – это не совсем корректно по отношению ко мне. «Сымитировали» – вот верное слово. Так они это называют. Меня сделали игрушкой на поводке. Безвольным упырем. Хотя, если подумать, безвольным себя сделал уже я сам.

После смерти мне всегда казалось, что Сатана выбрал меня еще с того самого момента, как я нанес на автомат свою первую засечку, и что уже тогда Его рука лежала на моем плече, крепко вцепившись в него кривыми когтями. Не знаю, почему я так думал – причины на то у него были и раньше. Впрочем, я никогда не видел Его и не знаю, какие у Него когти, есть ли они вообще. Все, что знаю, так это то, что с каждой засечкой на цевье и прикладе я становился ближе к Нему, хоть сам того и не понимал. Это неизбежно, когда тобой движет ненависть. А если подумать, именно за этим я на войну и шел: умереть и унести с собой как можно больше таких же жаждущих смерти дураков.

Однако сейчас, когда вспоминаю глаза своих сослуживцев, полные страха и лишенные надежды, мне приходит осознание того, что даже на войне я оставался одинок в своем стремлении. Никто не хотел умирать. Даже та мразь, что резала мое горло. Это было видно в его остекленевших глазах, в его застывшей от ужаса гримасе. И то, что после смерти не встретилось мне почти ни одного из них среди слуг Его – коллекторов или исполнителей, – дает мне определенную надежду. Надежду на то, что Господь все-таки есть, хоть и не суждено мне было его увидеть. И, наверное, не увидеть мне его уже никогда. А я бы многое хотел ему сказать. Спросить. Жаль, что осознание этого желания пришло ко мне так поздно.

Впрочем, мне хватает вопросов и к самому себе. Это хорошо, с учетом того, что ближайшую вечность мне, за неимением здесь других собеседников, придется изливать свою душу перед самим собой и воображаемой публикой из Голосов в голове. И вот первый мой вам вопрос, Голоса: неужели все, ради чего было ниспослано на эту планету мое бренное существо, это смерть? Если учесть, что убивать я начал еще с того момента, как родился – моя мать умерла при родах, – вывод сделать нетрудно. Мир не хотел принимать меня, уже в тот момент увидев, что я из себя представляю. Но тогда была еще во мне, видимо, тяга к жизни, хоть и не было в мягкой младенческой голове даже намека на сознание. Тяга к жизни животная, инстинктивная, а потому эгоистичная и смертоносная для окружающих – на тот момент для моей матери.