Геннадий Ерофеев - Тихий русский

Интересно, что в те далё кие и очень непростые времена, когда незваный гость был хуже татарина, а не лучше его, как нынче, в начале XXI -го века, население всея Руси составляло немногим более четырё х миллионов человек. Это на двадцать процентов меньше, чем в современном Питере. С учетом отсутствия в эпоху Ивана Грозного предприятий типа ЗИБа и Макуры, препятствующих размножению рыбы и раков в реке Оке, и наличия колоссальных даров моря, поля, леса и жизненного пространства на душу тогдашнего населения, приходится признать, что жизнь была не так уж плоха. И второй, неожиданный, но строго логичный вывод: в те суровые поры на святой Руси все друг друга знали – как сейчас в пятимиллионном Питере или в стопят идесятитысячном Муром е.

Чем всё -таки хорош заху далый, подзастывший во времени Муром , так это прекрасной древнерусской стариной. А старина хороша тем, что заставляет задумываться о вечном. Прио становишься на минутку, прикоснё шься ладонью к намертво схваченной яичными желтками кирпичной кладке или просто попристальнее вглядишься в противост оящий времени камень – и замутнё нную душу наполнит волнующее, странное, высокое чувство. Будто и впрямь устанавливаешь связь с прошлым . Звучит банально, но банально – не значи т неверно. Подумать только: там, где сейчас ступают обутые в адидасовские кроссовки мускулистые хожни Геныча, стоял, жил и дышал сам Иван Васильевич Грозный! Вот вам и машина времени – избитый, но не преходящий, вечный сюжет для фантастического рассказа. Das ist fantastisch!

Да уж, фантастика…

Геныч оторвался от созерц ания древности и продолжил путь, на ходу раздум ывая о своё м житье-бытье – в том числе и литературном. Ли тературном – пожалуй, слишком громко сказано, но из песни слова не выкинешь. С начала 90-х годов ХХ-г о века Геныч «лудил» фантастику, отдавая предпочтение крупным формам.

Где начало литературы, которым оканчивается графомания? Генычу удалось издать три книги в московских издательствах. Но если он и стал писателем , то всего лишь любителем, аматё ром – не профессионалом. Кто-то из великих сказал, что самый лучший профессионал – это фанатичный дилетант. Так ли это?

С тех пор печатать его и даже разговаривать с ним никто не хотел. Но сила инерции оказ а лась велика: он продолжал писать – в стол. Кто пишет, тот знает, как трудно вынести тяжесть, с которой на гуттаперчевую писательскую душу давят неопубликованные книги.

В противоречивой натуре Геныча хватало жизненного пространства и уютному дивану «а ля Обломов», и оборудованному по последнему слову техники компьютеризированному рабочему месту холодного и беспощадного к себе и к другим аналитика , и станку для жима лежа , перекладине и одиннадцатикилограммовому свинцовому поясу спор т смена и физкультурника, истязающего не душу, но тело. При всей не п рактичности и наличии в повадках характерных навыков богемы Геныч обладал трезвым и здравым умом. Он понимал, что успех и признание не являются творческим людям в образе сказочной щуки. Он чё тко осознавал, что проигрывает марафонский забег по маршруту «родильный дом – кладбище» не по дефициту везения, а из-за недостатка воли, спосо б ностей и трудолюбия. И ещё из-за говнистого, независимого, неуживчивого характера.

И всё же несколько тугодумный Геныч искренне недоумевал, почему некую дамочку с внешностью «гюр зы в подливке», походя кропающую идущие нарасхват макулатурно-криминальные романы, от которых за версту намахивало подгоревшей манной кашей, грязными подгузниками, мокрой псиной, собачьими глис тами и кошачьей мочой, называют писателем, а он, Геныч, и п о сей день п розябает в безвестности и стеснё нных финансовых обстоятельствах, беспросветной материальной нужде. Ему надо было больше работать над собой и учиться, учиться, учиться.