Геннадий Ерофеев - Тихий русский

Он и работал, но постепенно заряд иссякал.

Однажды Геныч с ужас ом обнаружил, что занятие литературой не доставляет ему прежней радости. «И начинанья, взнесшиеся мощно, сворачивают в сторону свой ход, теряя имя действия». Последняя батарейка, подогревавшая интерес к жизни, разряжалась. Впереди маячила кромешная тьма и пустота.

Английский писатель Ивлин Во утверждал, что писательское дар ование раскрывается в первых трё х книгах. Последующие тексты – это, дескать, чистое надувательство.

Геныч примерил утв ерждение мэтра на себя – и пришё л в некоторое замешательство. Три книги в активе – и абсолютная неизвестность. Значит, если в них что и раскрылось, то не дарование, а литературная беспомощность. Но из безжалостно меткого замечания автора знаменитого романа «Ветер в ивах» можно извлечь полезный вывод. Раз любая следующая за третьей книга является чистейшим надувательством , надо преодолеть психологический барьер и начать надувать читателей сознательно. До сих пор Геныч надувать не пытался. В чё м в чё м, а в неискренности его нельзя было уличить. Вот так, по вдохновению, на чистой э нергии заблуждения накатал он чё ртову дюжину романов – честно сказать, печальный детектив!

Но никакая искренность не может заменить крутого профессионализма.

И вот он, вывод. Дабы разрушить стену неприятия и недоверия, воздвигнутую на его пути пекущимися лишь о финансовом благополучии издателями, надо забыть об оставшихся неизда нными десяти опусах и начать всё сначала. Никто не заставляет неудавшегося писаку изменять себе, но если он всё ещё питает надежду протиснуться в едва заметную щё лку, за которой брезжит илюзорный свет признания, популярности и финансового успеха, то коренная перестройка внутренней структуры писательского «органона» неизбежна.

Прототип «медвежатника» Джимми Валентайна, выведенного на страницы рассказа блистательным мастером малой прозы О. Генри, перед походом на дело стачивал кожу пальцевых подушечек надфилё чком с целью придания пальцам столь необходимой взломщику сейфов повышенной чувствительности. «Некоторые пойдут на что угодно, лишь бы не загреметь в армию», – посмеивался Джон Леннон, встречая на улице урода или горбуна.

Старый друг Геныча Вольдемар Хабловский давно пытался наставить муром ского фантаста на путь реализма. Вольдемар дрейфовал в одной лодке с Генычем, хотя лет пятнадцать н азад переселился из Мурома в подмосковные Мытищи-грязищи – поменял муромскую грязь на мытищинскую. Он тоже мечтал о писательской карьере , но на его боевом счету пока не было ни одной изданной книги.

Уже много лет Вольдемар нёс нелёгкую службу сменного то ли инженера, то ли мастера в эскалаторном хозяйстве станции метро «Октябрьская». Геныч посылал метрополитеновскому «кроту» тяжеленные «кирпичи», а Вольдемар в свободное от починки эскалаторов время пытался пристроить Генкино “ pulp fiction ” в какое-нибудь из расплодившихся как поганые грибы после кислотного дождя издательств. «Битлз» дружно ненавидели группу «Шэдоуз», Геныч с Вольдемаром дружно ненавидели Донцову. Эта дамочка однажды ко кетливо заявила с экрана, что её книги в библиотеках с тоят на полке рядом с книгами Фё дора Михайловича Достоевского. На эту чудачку, как и на некоторых других представителей захлестнувшей книжный рынок «женской литературы», а также литературных подё нщиков «мужеска пола» Геныч накропал целый «венок эпиграмм». Он воспользовался калькой шестидесятых годов, когда среди московской интеллигенции получили хождение простенькие эпиграммки на некоторых известных деятелей литературы и искусства. В памяти Геныча остал ось всего две таких: на Эммануила Каминку и Владимира Дыховичного.

Искусству нужен Э. Каминка,

Как заду третья половинка.

Искусству нужен Дыховичный,

Как заду галстук заграничный.